Богумил Грабал - Bambini di Praga 1947

Крановщица мелькала в золотых косых полосах солнца и в туннелях тени… каким же крохотным казался кран на другом конце цеха, он летел, точно самолет с разведенными крыльями, вдоль двухсотметрового цеха и склада металлолома, и наконец затормозил прямо над огромными часами, над бригадой шлифовщиков, и в люльке поднялся председатель завкома — в черной шляпе и в черном сатиновом халате; он оперся белыми руками о край люльки, слегка высунулся из нее, как оратор на кафедре, с лентой из солнечного луча через плечо, и сказал:

— Честь труду!

— Если за него хорошо платят, то честь, — отозвался Молочник.

— Итак, товарищи, у нас есть план, который надо выполнить. Иначе мне придется известить обо всем ЦК профсоюзов! — сообщил председатель и постучал пальцем по краю люльки.

— Кто распорядился повысить нормы? Кто и с кем советовался? — поинтересовался Молочник.

— Министерство тяжелой промышленности.

— А чья была идея?

— Идея… наша.

— Вот видишь, где корень-то. А тех, кого вы должны были спросить первыми, вы вообще не спросили, что они для вас, только цифры в статистике?!

— Нет, но я сделал так, как решил завком. Будете вы работать или нет?

— Не будем. Если только ты самолично не вывесишь приказ о том, что действуют старые нормы — до тех пор, пока с нами надлежащим образом не обсудят это повышение.

— Хорошо, — председатель по локоть окунул руку в черном сатиновом рукаве в золото солнца, — но я сообщу обо всем в дирекцию и в ЦК профсоюзов.

— Зачем вы с нами так? Почему хотите вытащить сотню у меня из кармана? — вскричал шлифовщик с крестообразным шрамом под глазом.

— Вацлав, — сказал председатель, — я тебя не узнаю, ты же старый испытанный товарищ, разве можно так со мной поступать?

— Вы мне жизнь испоганили! — воскликнул шлифовщик и схватил металлический стержень, он перебросил его из одной руки в другую, отчего по складу заметались солнечные зайчики, а потом зашвырнул на высокую кучу лома, и длинный стержень лязгал и позвякивал, и его голос умирал где-то в синих тенях, а шлифовщик взбежал на эту груду железок, и его трясло от злости, и солнце обвило его золотистым поясом.

— Но Вацлав, я ведь тоже один из вас, я тоже рабочий, — сказал председатель заводского комитета и приложил руку к своему черному халату.

— Значит, должен бы понимать, — ответил Вацлав и спустился по противоположной стороне груды железа — а потом простонала и хлопнула створка ворот.

Председатель раскинул руки, кивнул, и крановщица нажала на рычаг, и кран попятился по цеху, увозя в своей люльке председателя завкома, который повернулся спиной, так что солнце, пробираясь сквозь щели в жалюзи вентиляционных башен, секло его золотыми ремешками и тростями по черной сатиновой спине.

Поднимавшиеся от корыт испарения были необыкновенно красивы и густы. Советник не удержался, пробежал по настилу и сунул руку по локоть в этот пар.

На кучу металлолома взобралась арестантка, она присела, положила загипсованную руку на колени, как куклу, а здоровой рукой подняла ангелочка, который украшал прежде катафалк или надгробье какого-нибудь знатного покойника, и она подняла этого ангелочка и понесла его к мульде.

Потом Винди передал вожжи от подъемника советнику юстиции и принялся наставлять его и поучать:

— Пан советник, — говорил он, — вот кнопка, которой мы поднимаем груз, а вот та, которой мы его опускаем. Вот кнопка, которая помогает везти груз вперед, а вот — которая везет его назад. И не надо их путать. Попробуйте, пожалуйста. Вчера я написал стихотворение, которое называется «Министерская ночь, или Как за пять минут до полуночи к завсектором явился в видениях Тантал».

— Благодарю, — сказал советник и взялся за вожжи.

— А может, вы бы предпочли услышать другое мое стихотворение — «Как шахтерская дочка забыла о своем пролетарском происхождении и поддалась искушению Эроса»? — продолжил было Винди, но тут же опомнился: — Господи, да что же это я все о себе да о себе?! Итак, пан советник, как вы поживаете?

Советник юстиции нажал на кнопку, но не на ту.

— Остановите, остановите! — воскликнул помощник.

Ротмистр взял мел, написал на воротах «двадцать два», потом «двадцать восемь», подвел черту и дважды подчеркнул результат. Постучав мелом по шестерке, он заявил:

— Обтачивать на шесть центнеров в день больше! А что если нам придется шлифовать весь материал?

Тут ворота раздвинулись, и Ротмистр так и остался стоять с мелком в руке, прижатым ко лбу того, кто отодвинул створку.