Иосиф Гольман - Ради тебя одной

Может, она действительно умирает последней?

Покрытая свежей майской зеленью земля прогрелась и забыла минувшие холода. Белые храмы и стены снова сверкали на солнце, но уже не зимним, холодным, блеском, а с теплыми, мягкими оттенками. Желтым – от солнышка. И непонятным, но тоже приятным, ласковым – от зелени разнотравья, от радуги полевых и высаженных монахами цветов, от синего неба и темно-голубого озера.

Это – Мерефа. Хоть сто раз приезжай сюда, каждый приезд она будет другая. И каждый раз – лучше прежнего.

Из белой запыленной «Ауди» с московскими номерами вышли сразу пятеро: Береславский с женой (он еще с зимы обещал показать Наталье уральское чудо), двое парней в военной полевой форме – Вовчик с Велегуровым. И пацан, неловко тянущий левую ногу. Его большие глаза были еще более увеличены тяжелыми очками с толстыми, сложенными из двух стекол линзами. Федька, Алин брат.

Велегуров долго раздумывал, что делать с Федькой, к которому успел привязаться. И пришел к единственно правильному выводу. Он не должен сам воспитывать парнишку. Видно, бог не простил солдата. Древний царь Мидас превращал в золото все, до чего дотрагивался. А снайпер Сергей Велегуров приносит смерть всем, кого любит.

Поэтому ему никто не нужен.

На Федьку он переписал квартиру и все свое необширное имущество, включая новенькую «десятку», приобретенную на остаток средств, полученных от не к ночи будь упомянутого Щелчкова. Если с Велегуровым что-нибудь случится, а при его профессии такое исключать нельзя, Алин брат не останется совсем неприкаянным. Завещание заверено и хранится у нотариуса.

Сначала Велегуров почти согласился с предложением Береславского. Тот хотел забрать мальчика к себе. У него уже была приемная девочка, а где одна – там и второй, объяснил ему чадолюбивый шеф. Наталья, его жена, не возражала: она тоже почувствовала вкус полноценной семейной жизни и всерьез подумывала о том, чтобы бросить работу, благо денег в семье хватало.

Потом – передумал. Он вспомнил неделю, проведенную в Мерефе, и мальчишек, носившихся по монастырю. Шеф – хороший мужик, но Велегурову почему-то показалось, что болезненному и мечтательному Федьке в Мерефе будет лучше, чем в шебутной семейке Береславского.

За воротами гостей встречал отец Антоний. Широкая борода и черная одежда неузнаваемо изменили облик Глинского. На фоне старинных башен он казался пришедшим из Средних веков. Картинку, правда, смазывал сотовый телефон последней модели, утопавший в его огромной руке.

– С благополучным прибытием! – приветствовал новый настоятель Мерефы приехавших.

– Здравствуйте, Николай Мефодьевич! – первым ответил Береславский, еще не переваривший такое перевоплощение Глинского. Остальные, получив благословение, приложились, как положено, к руке священника.

Глинский был рад возможности показать воскресшую Мерефу и минут сорок водил их по территории. Уже поднялись из руин странноприимные палаты и братский корпус. В последнем в сталинские времена были камеры смертников. Теперь жили представители сильно расширившейся братии.

Практически было завершено восстановление надвратной церкви. До зимы отец Антоний планировал закончить реконструкцию внутреннего убранства второго крупного храма монастыря. Прежний настоятель, отец Всеволод, воспользовавшись новыми возможностями, даже нашел несколько икон, семь десятилетий назад вывезенных из храма. По счастью, про них забыли, и они так и пролежали в запасниках одного из провинциальных музеев.

Потом гостей покормили монастырской едой. Трапеза не была роскошной, однако пища оказалась, несмотря на простоту, очень свежей – все выращено самими монахами. И вкусной – здесь уже была заслуга нового послушника, поменявшего пост шеф-повара модного московского ресторана на покой и уединение Мерефы.

После трапезы приступили к главному разговору.

– Так вы возьмете Федьку, Николай Мефодьевич? – спросил Береславский, еще не оставивший до конца идею увеличить число своих домочадцев. Федор стоял здесь же, настороженно вертя своей крупной головой. Большие, не по возрасту толстые, очки посверкивали при каждом повороте.

– Конечно, возьму, – ответил Глинский и ласково положил ладонь на стриженый затылок мальчика. – Что ты любишь, сынок? Рисовать любишь?

– Нет, – тихо ответил Федька. Ему было не по себе. Он с большим удовольствием остался бы у Береславского, но, привыкнув слушаться Алю, теперь перенес это послушание на Велегурова.