Иосиф Гольман - Ради тебя одной

Поэтому нет ничего странного, что Карлик ненавидит Скунса. Эта ненависть уже сослужила деду великую службу. А то бы коротать ему старость героиновым наркоманом. Именно таким варварским способом начальник охраны велел сократить его активность.

К счастью для старика, мелкий боец, Герман Бархоткин, тоже был не прочь принять «маковых слез», а его патологическая жадность была Ивлиеву только на руку. Поэтому, дождавшись, когда Скунс выйдет в туалет (а то и на улицу – он время от времени куда-то постоянно сматывался), Ивлиев подмигивал своему мелкому пленителю, и тот мгновенно вкалывал себе в вену большую часть шприца. Остальное он все-таки вводил деду, иглу, естественно, не меняя. Ивлиев скрипел зубами, но потом пришел к выводу, что даже если этот ублюдок наградит его СПИДом, то впереди еще лет десять-пятнадцать. А если наркоманией, то впереди нет ничего, потому что дед физически не смог бы переносить свою постыдную зависимость. Гепатит – это хуже, но, если память не изменяет, против гепатита деда в свое время прививали.

Так что – все ништяк. К тому же Карлик с каждым разом увеличивал свою дозу за счет дедовой. Ивлиев, разумеется, не возражал.

Единственное, что неприятно, – Скунс, похоже, что-то заподозрил. И в последний раз лично проследил за инъекцией. В результате чего дед получил почти полный шприц. Правда, «дурь» была наверняка разбавленная: раствор готовил Герман.

Никакого кайфа не было, если, конечно, не считать кайфом «приход» различного рода чудовищных животных, объединенных единственной целью: сожрать Ивлиева, предварительно умертвив его самыми отвратительными способами.

– Я отойду, – сказал Скунс Бархоткину, надевая пальто.

– Конечно, – заныл Карлик. – Зарплату – поровну, а сидеть – мне?

– А чего вдвоем жизнь убивать? – огрызнулся Джавад. – У него на ногах – веревки, на руках – «браслеты». Куда он денется-то? – И, коротко заржав, добавил: – Да если его теперь отпустить, он сам сюда припрется, за «дурью».

– Тогда давай я пойду, – гнул свое Герман. – А ты оставайся.

– Куда тебе идти? – вызверился Скунс. – Я к бабе. А ты куда?

– Не твое дело! – огрызнулся Карлик. – У меня свои интересы.

– Знаем мы эти интересы, – снова заржал Джавад. – Уколоться – и упасть на дно колодца.

– Не твое дело, – уже тише сказал Герман. – А дежурить мы должны вдвоем.

– Кому я должен, всем прощаю, – сообщил Джавад. И с угрозой добавил: – Не вздумай вякать! Думаешь, я не знаю, как ты его колешь? Джавад не дурак, он все видит.

Карлик побледнел. Если про эти проделки узнает Вепрев, он вполне может «уволить» бойца, без учета прежних заслуг и выходного пособия. Нет, выходное пособие дадут – бесплатные похороны.

– Да чего ты в бутылку лезешь, – сказал Бархоткин. – Что мне, жалко? Иди куда хочешь. Просто боюсь, проверка заскочит.

– Скажешь, что в аптеку выскочил. За валидолом для старика. Тот на сердце жалуется. – Ивлиев действительно жаловался на боли в левой стороне груди, втайне надеясь, что ему развяжут руки. Но его расчеты не оправдались: гуманизм похитителям был чужд абсолютно.

– Ладно, – согласился Бархоткин. Теперь он уже сам с нетерпением ожидал ухода Скунса, так как приближалось время укола, и бедняга ощущал знакомое всем наркоманам сладкое, нежно сосущее душу нетерпение. Сладкое, потому что героин – вот он. Не будь героина и денег на него, предвкушение было бы черным, потому что далее следует ломка, опять-таки знакомая каждому наркоману.

– Уколемся, дед? – весело предложил Карлик своему пленнику.

Ивлиев пристально посмотрел на Германа. Он испытывал к нему двойственные чувства. С одной стороны, его глодал стыд при воспоминании о бесславном пленении. С другой – не покидала жалость к этому дважды обиженному судьбой человеку.

– Давай, – благодушно согласился Ивлиев. Он уже наврал своим истязателям, что и без них частенько баловался «дурью». Просить у таких людей снисхождения – бесполезно. А вот посеять сомнения, сказав, что истязания ему даже приятны, может оказаться важным. Может, конечно, и не оказаться, но если использовать все сто процентов для обмана и дезинформации противника, то удача оказывается благосклонной чаще.

Герман скрылся на кухоньке, а старик в который раз пошевелил веревки на ногах. Шесть дней дезы (он убедительно лгал про больные вены, и узлы на ногах действительно сильно не затягивали: ведь старика еще предстояло отпускать) и постоянных физических усилий сделали свое дело: от веревок можно было освободиться за пять минут целенаправленной работы. С «браслетами» дело обстояло хуже: хорошо хоть руки были скованы впереди, а не закручены за спину, как в первые два дня плена.