Луи де Берньер - Мандолина капитана Корелли

Во время отсутствия Мандраса Пелагия почти каждый день прибегала в дом кирьи Дросулы послушать ее и приходила в восторг от сказок о Византийской империи и жизни среди неверных на Черном море. В этом маленьком, пропахшем рыбой, но безупречно чистом домике у пристани они утешали друг друга словами, которые, как бы много они ни значили, теперь стали расхожими для каждой европейской семьи. Снаружи плескалось о камни вечно изменчивое море, а они плакали и обнимали друг друга, повторяя, что с Мандрасом все должно быть хорошо, потому что иначе они почувствовали бы неладное. Они тренировались на случай, если придется шмякнуть итальянца лопатой по башке, и, прикрывшись руками, смеялись ужасно соленым шуточкам, которым Дросула научилась в Турции у мусульманских парней.

К этой восхитительной косматой амазонке и побежала Пелагия, оставив своего жениха у кухонного стола – он погрузился в мировые пучины усталости и ужасных воспоминаний о товарищах, ставших добычей стервятников. Обе женщины, запыхавшись, вернулись в дом и нашли его все в той же позе: он рассеянно поглаживал уши Кискисы.

Намереваясь заключить сына в объятья, Дросула с радостным криком влетела в кухню и остановилась, загребая руками воздух, – в других обстоятельствах это было бы смешно. Она оглядела кухню, как бы ища, нет ли здесь кого-нибудь другого, кроме этого всклокоченного привидения, и вопросительно глянула на Пелагию.

– Это он, – сказала Пелагия, – говорю же, он выглядит ужасно.

– Иисусе! – воскликнула Дросула и без дальнейших церемоний, подхватив сына под мышки, подняла его с места и потащила на улицу, невзирая на протесты Пелагии и раны у него на ногах.

– Прости, – сказала Дросула, – но я не могу позволить моему сыну сидеть в уважаемом доме в таком состоянии. Это стыдобища.

Во дворе кирья Дросула осмотрела Мандраса, словно он был животным, которое она намеревается купить. Она заглянула ему в уши, с омерзением приподняла клоки сбившихся волос, заставила показать зубы и провозгласила:

– Вот видишь, Пелагия, в какое состояние приходят эти мужчины, когда нет женщин, чтобы приглядывать за ними. Позор, оправдания этому нет и быть не может. Они просто дети малые, которые не могут справиться без своих мамочек, и мне нет никакого дела, что он был на войне. Иди и поставь греться большой чан, мне нужно его отмыть хорошенько, но сначала я избавлюсь от всех этих ужасных косм, так что тащи мне какие-нибудь ножницы. Корициму, если я наберусь от него блох и вшей, то просто обдеру его живьем, я чешусь от одного только его вида, к нему за километр не подойдешь, а вонь-то, фу! – хуже, чем от свиньи!

Мандрас безучастно сидел, а мать энергично и осуждающе обрезала колтуны и катыши с его головы и бороды. Каждый раз при виде вши она крякала и морщилась, перенося на лезвиях ножниц жирные пучки волос, чтобы сбросить вместе с гнидами на уголья жаровни, где они отвратительно горели, съеживаясь и треща, испуская густой вонючий дым, противный до того, что им можно было изгонять демонов и тревожить покойников.

Пелагия, как и ее будущая свекровь, скривилась при виде снующих серых паразитов и открывавшихся гниющих ссадин и экземы; кожа черепа была изрыта воспаленными царапинами, на которых блестели выделения, а наибольшую тревогу вызывало обнажившееся, наконец, горло с увеличенными гнойными миндалинами. Ее подташнивало, хотя она понимала, что должна сочувствовать ему; Пелагия поспешила в дом – отыскать масло из сассафраса. Найдя его, она впервые с удивлением поняла, что за эти годы достаточно научилась у своего отца, чтобы самой стать доктором. Если, конечно, так вообще бывает – женщина-врач. Ее позабавила эта мысль, и она отправилась искать кисть, словно в поисках можно было укрыться от неуютного ощущения, что она родилась в неправильном мире.

Выйдя на весеннее солнце с кувшинчиком едко-пахучего масла и увидев, что Мандрас острижен наголо, она протянула кувшинчик Дросуле.

– Мажь погуще, оно даже стригущий лишай убивает, вдруг он у него тоже. Потом покрой ему голову холстиной и завяжи тесемкой. Боюсь, появится раздражение, так что, когда пропадут вши, придется втирать оливковое масло, ведь керосин-то подействует только недели через две, так что, думаю, лучше взять вот это.

Кирья Дросула с восхищением глянула на нее, понюхала жидкость, фыркнула и стала шлепать ее на голову сына.

– Надеюсь, ты знаешь, что я делаю, – заметила она.

Мандрас впервые проговорил: