Луи де Берньер - Мандолина капитана Корелли

Как я ненавижу обмотки! Это дни белой смерти. Непросыхающие траншеи. Лед расширяется в сукне, кровь не поступает. Мы не испытываем к грекам ненависти, мы воюем с ними по неясным причинам и бесчестно, но мы всеми силами ненавидим белую смерть.

Признаться, боли вначале нет. Ноги выше обмоток распухают, а ниже ступни просто теряют чувствительность. Они зловеще расцвечиваются: появляются оттенки лилового, налет пурпурного, черного как смоль. Оттого что я очень большой, я целыми днями таскаю на себе в тыл наших пострадавших ребят. Я измучен, уже нет сил слышать, как они кричат от боли. Вместо обмоток я привязал шкурки зверьков, натертые изнутри ружейным маслом. Ботинки пропитал свечным воском. Вода все-таки затекает, и я живу в страхе перед белой смертью. Я слышу в палатках нечеловеческие вопли тех, кому ампутируют конечности. Каждые несколько часов я осматриваю ноги и натираю их козьим жиром, растопленным над спичкой. Я узнаю, что Грациани потерпел поражение в Африке. А у нас тринадцать тысяч жертв белой смерти. Даже греки оцепенели от холода, атаки стихают. Франческо, несомненно, сошел с ума. Рот у него постоянно двигается. Борода стала ледяным сталактитом, глаза закатываются, и он не узнает меня. Он нарочно делает под себя, чтобы насладиться мгновением тепла. Вся моя любовь превращается в жалость. Я сооружаю ему рукавицы из пары кроликов, оставив жир на внутренней стороне кожи. Он ест жир. Наша численность уменьшилась до тысячи человек, у нас пятнадцать пулеметов и пять минометов. Мы потеряли четыре тысячи человек. На наших позициях нет ничего, кроме белой смерти, горестного отсутствия друзей и одиночества этих диких мест.

В Клисуре на нас нападают дикие разъяренные греки. На нас, изможденных и полных печали. Франческо разговаривает с мышонком Марио: «Афины через две недели, место в истории для мыши Албании. Мышонок, который сверг короля. Марио-мышонок. Мышка, мыша, мыся». Мы не можем больше держаться, «Джулия» разбита, наши войска обезумели и охвачены гангреной, тела наши разлучились с душами. Дивизия «Lupi di Toskana» [82]приходит нам на помощь, и ее разбивают; они превратились из волков в зайцев, и мы зовем их «Lepri di Toscana». [83]Если ветераны «Джулии» не смогли победить, какие шансы у дилетантов? Их послали без продовольствия, в незнакомые места, которым не соответствовали карты. Без командира. Атаковали их тотчас же. Жертвы, жертвы. Нагромождение Голгоф. Их послали спасать нас, а выручали их мы.

Контратака. Поражение. Потеря Клисуры. Отчаянное послание от Каваллеро: «Предпримите последнюю попытку, заклинаю вас именем Италии! Готов прийти и умереть с вами». К едрене матери имя Италии! На хрен генералов, которые никогда не придут умирать с тобой! В рот вам вашу самонадеянность и лживые обещания подкрепления! Обожритесь своими поражениями, которые вы выхватываете изо рта у победы! Пропади пропадом эта легкомысленная война, которой мы не хотели и не понимаем! Да здравствует Греция, если это означает конец всему, этой белой смерти и этому снегу, окрашенному алым, этому черствому убийственному ветру, этим волочащимся кишками, этим раздробленным костям, этим животам, лишенным пищи, разорванным минометами и распоротым штыками, этим застывшим пальцам, этим заклинившим винтовкам образца 1891 года, этим изломанным юношам, этим невинным головам, лишившихся рассудка!

Голова все время как в тумане. Снег сделал все неузнаваемым, и мы не понимаем, где же мы находимся. Это тот эскарп, что нам приказано взять? А это что – ручей в долине под почти двухметровым мерцающим покровом белого? Какая это гора? Кто-то, слава богу, отдернул облако, чтобы мы определились. Мы по дороге продираемся или по реке? Ничего, узнаем, когда дойдем до начала. Спокойно, раз мы идем не туда, нас, если повезет, могут взять в плен. Радируем в штаб, что объект взят; я не знаю, где находится это место, но оно ничуть не хуже любого другого. Какая разница? – «Штаб на связи. Они требуют координаты по карте». – «Пусть дадут мне карту, которая соответствовала бы чему-нибудь на местности, и я дам им координаты. Нет, не надо, просто сделай вид, что рация вышла из строя». – «Слушаюсь». – «Что это вы делаете, капрал?» – «Мочусь на каску, чтобы не блестела. Это камуфляж. Надо помочиться и натереть грязью».

Греки продвигаются на Тепелени, а нашу «Джулию» посылают для поддержки Одиннадцатой армии. В подкрепление нам придают девять тысяч необученных резервистов, две сотни офицеров, не имеющих боевого опыта, плюс несколько старых офицеров запаса, забывших, что такое тактика и не разбирающихся в вооружении. Эти старые боевые клячи задиристо карабкаются по склонам и умирают так же, как и все, заходясь предсмертным кашлем, уткнувшись лицом в грязь, с пузырящейся розовой пеной на губах. Греки фанатичны, но сдержанны, дики, но целеустремленны. Они захватывают Голико, Монастырский холм и гору Скиалезит, но мы останавливаем их прежде, чем они окружают Тепелени. Приезжает с визитом Дуче, и от нас требуют бурно его приветствовать. Я сижу с Франческо и не выхожу встречать его. Начинается атака, цель которой – устроить спектакль для нашего Дуче: тот расположился у Коматри и прихорашивается, наблюдая, как его солдат отправляют, волна за волной, на верную гибель. Тщеславие – мать погибели, синьор Дуче.