Луи де Берньер - Мандолина капитана Корелли

– Разумеется, он думает о тебе. Он хочет избавиться от них, чтобы ты могла без страха выходить из дома.

– Карло сделал бы так. И я не могу поступить иначе.

– Все вы мужчины – такие глупые! – воскликнула она. – Вам нужно отдать мир женщинам, и тогда посмотрите, сколько в нем будет сражений.

– На материке много женщин-боевиков, – сказал Корелли, – а в Югославии их много в партизанах. Войны все равно бы существовали, и мир имел бы свою долю кровожадных властительниц. Важно – победить немцев, это же очевидно.

Она укоризненно взглянула на него и мягко сказала:

– Важно было победить фашистов, а ты воевал за них.

Корелли вспыхнул, и доктор вмешался:

– Давайте не будем портить последний день вместе. Человек совершает ошибки, попадает в ситуации, ведет себя как овца, но потом учится на своем опыте и становится львом.

– Я не хочу, чтобы ты воевал, – настаивала Пелагия, не сводя с Корелли непреклонного взгляда. – Ты музыкант. В древние времена, когда между племенами возникали кровопролития, бардов избавляли от этого.

Капитан решил пойти на компромисс:

– Может быть, необходимости и не возникнет, а может, меня и не возьмут. Уверен, что меня не признают годным.

– Займись чем-нибудь полезным, – сказала Пелагия. – Поступи в пожарную команду, или еще что-нибудь.

– Когда попаду домой, – произнес Корелли после неловкой паузы, – заведу на подоконнике горшок с базиликом, чтобы напоминал мне о Греции. Может, он удачу принесет.

Он походил по кухне, запоминая всё, что в ней было – не только знакомые предметы, но и ее историю чувств. В этом месте еще звучало эхо надежд, доверенных и разделенных тайн, шуток, прошлой вражды и негодования, здесь спасли не одну жизнь. Здесь по-прежнему ощущался, перемешиваясь с запахом трав и мыла, аромат музыки и объятий. Корелли стоял, поглаживая продолговатую плоскую спинку Кискисы, разлегшейся на свободной от продуктов полке, и чувствовал, как его затопляет невыразимая печаль, которая боролась с сухостью во рту и трепыханием желудка при мысли, что он вот-вот должен отправиться искать спасения в море. Доктор посмотрел, как он стоит, одинокий, словно дожидается казни, потом взглянул на Пелагию – та сидела, уронив руки на колени и склонив голову.

– Я оставлю вас, детки, вдвоем, – сказал он. – Там девочка умирает от туберкулеза, и мне нужно навестить ее. Туберкулез позвоночника, сделать ничего нельзя, но все равно…

Он вышел из дому, а двое влюбленных сидели друг против друга, не находя слов, гладя друг другу руки. Наконец по ее щекам одна за другой покатились слезы, и Корелли встал около нее на колени, обнял и положил голову ей на грудь. Его снова поразило, насколько она похудела, и он крепко зажмурил глаза, представляя другую жизнь.

– Я так боюсь, – проговорила она. – Мне кажется, что ты не вернешься, что война будет продолжаться вечно, не будет ни безопасности, ни надежды и я останусь ни с чем.

– У нас так много воспоминаний, – ответил Корелли, – и порадуют они или опечалят – зависит от нас. Я не забуду тебя и вернусь.

– Обещаешь?

– Обещаю. Я дал тебе свое кольцо и оставляю с тобой Антонию.

– Мы так и не прочитали записи Карло.

– Слишком больно. Мы прочитаем их, когда я вернусь, когда это будет не так… свежо.

Она молча гладила его волосы и наконец сказала:

– Антонио, я бы хотела, чтобы мы… лежали вместе. Как мужчина и женщина.

– Всему свое время, корициму.

– Может не быть времени.

– Будет. Придет время. Даю тебе слово.

– Кискиса будет скучать по тебе. И Лемони.

– Лемони наверняка думает, что я погиб.

– Когда ты уедешь, я скажу ей, что «Барба Крелли» жив. Она будет очень счастлива.

– Попроси Велисария иногда подбрасывать ее в воздух за меня.

И так продолжалась их беседа, возвращаясь по кругу за новыми подтверждениями, пока с наступлением комендантского часа не вернулся доктор – как всегда, страдая, когда приходилось беспомощно наблюдать, как ребенок ощупью делает свои последние слепые шаги по тропинке к смерти. Он шел домой, и в голове у него были те же мысли, что подобные случаи вызывали всегда: «Стоит ли тут удивляться, что я потерял веру? Чем ты там занят наверху, ты, праздный Бог? Думаешь, меня так легко надуть парочкой чудес на празднике святого? По-твоему, я дурак? У меня что, глаз нет?» Он гонял в кармане золотые соверены, которыми ему заплатил отец ребенка. Британцы столько нараздавали их, снабжая деньгами боевиков, что они потеряли цену. «Даже золото, – думал, – ценится дешевле хлеба».