Зэди Смит - Ханвелл в аду

— Да, в лестничном пролёте по дороге в погреб, — прозаически ответил он. — Она повесилась на этом самом, чем халат завязывают, на шнурке. Ужасно.

Мы оба помолчали немного, размышляя о смерти, как свойственно несведущим людям.

— Почему же Вы мне сказали, что она в Лондоне?

— Она там и есть.

— Сочувствую, Ханвелл. Действительно ужасно. Выпьем ещё.

Мы не знали друг друга — что тут ещё можно было сказать.

— Извините, — Ханвелл снова вышел из комнаты.

Помню, я выпил, налил, выпил ещё, лениво обвёл взглядом это странное слияние гостиной и кухни: купленная на барахолке мебель, замызганные занавески. Там и сям виднелись жалкие, дешёвые семейные реликвии — всё, на что человек вроде Ханвелла мог претендовать из своего богатейшего английского наследия. Кувшин и тазик, оба расписанные сентиментальными лебедями, нелепо примостились в каминной нише, напоминая о предках Ханвелла, совершавших свой туалет в спальне за неимением ванной. Со спинки одного из стульев свешивалась облезлая меховая горжетка, на которой ещё держались лапки — такие носили на плечах женщины до войны. Его жены? Матери? При виде её мне снова вспомнилась ханвеллова лиса. Я задумался о том, как сделать, чтобы Ханвелл больше не мучился, или чтобы больше не мучился я. Следующее, что помню — запах скипидара. Я встал и двинулся к двери. Я понятия не имел, куда эта дверь ведёт. Откуда мне было знать: может, квартира Ханвелла — на краю света, и, выйдя за дверь, я просто провалюсь в какую-нибудь дыру, сосредоточившую в себе всегда. На деле сразу за дверью находилась другая комната, не больше прежней, только неотделанная. Вся мебель была свалена в кучу посередине комнаты и покрыта белой простынёй, напоминая непристойную груду тел. В оставшейся части комнаты шёл ремонт — Ханвелл, стоя на стремянке с кистью в руке, красил её в буйный, адский тёмно-красный цвет.

— Я решил, что Вы заснули, — серьёзно сказал Ханвелл.

— С чего это Вы так решили?

— Заглянул — Вы вроде бы спите.

Часов у меня не было, и я понятия не имел, правда ли это.

— Господи, Ханвелл, что Вы делаете? Времени уже, наверное, два часа.

— Это комната девочек, — сказал Ханвелл, слезая со стремянки. Вид у него был смущённый. — То есть, я надеюсь, что это для них будет. Вообще-то я надеялся, может, Вы мне поможете.

— Красить? Ещё чего, Ханвелл, нашли себе маляра! Я выпить пришёл, а не в подручные к Вам наниматься.

— Да нет, — поспешно ответил Ханвелл, — не в том дело. Я Ваше мнение хотел узнать. Как Вы считаете, подходящий это оттенок жёлтого? Я не различаю цветов; продавца спрашивать не хотел; краска называется «Солнышко». Понимаете, мне хочется, чтобы они просыпались с таким чувством, как будто тут всегда солнечно.

— Жёлтого?

— Неужели не тот? — он глядел на меня с отчаянием. — Краски больше нет, это всё, что я в данный момент могу себе позволить. Правда, осталась ещё маленькая баночка, вон там — плинтуса закончить. И рамы. Понимаете, хочется, чтоб вышло похоже на закат солнца, от стены до стены. По-моему, они считают, что это моя вина, — внезапно добавил он и уселся на предпоследнюю ступеньку лесенки.

Зрелище он являл собой абсурдное: измождённый, розовый, тихо плачущий в этом жутком красном ящике человечек.

— Нет здесь ничьей вины, Ханвелл.

Он с любопытством взглянул на меня, словно мы только что встретились.

— Нету. Это верно, — наконец выговорил он и вытер глаза. — Комната, правда, маловата для трёх девочек их возраста.

— Сколько им?

— Семнадцать, шестнадцать и четырнадцать. Они сейчас у дяди с тётей, в Бромли. Пишу им, но они не отвечают.

— Есть у Вас ещё кисть, Ханвелл?

Я принялся за окна, а Ханвелл тем временем встал на колени, чтобы заняться плинтусами. Работал он аккуратно. У него была крохотная кисточка для углов; он прошёлся по всему три раза. К тому времени, когда я закончил покрывать рамы вторым слоем, уже вставало настоящее жёлтое солнце. Красная краска была до того тёмной, что отталкивала свет, и, хотя нам видно было, как снаружи начинается день, внутри комнаты казалось, будто наша с Ханвеллом ночь не кончится никогда. Усталость прошла, и я очутился по ту её сторону — спать не хотелось совершенно. Стоя в одном исподнем, я чувствовал, что могу покрасить это окно ещё хоть тысячу раз, лишь бы не возвращаться в тот мир снаружи. Наверное, я был счастлив. Часам к шести утра даже бедняга Ханвелл ясно видел своими не различающими цветов глазами, что краснее эту красную стену нам уже не сделать. Я спустился с лестницы и принёс ещё два стакана виски. Сидя на полу, мы любовались своей работой. Мы отделали комнату для Вас и Ваших сестёр. Ощущение было приятное. До этого я так давно вообще ничего не делал своими руками.