Джон Апдайк - Докторша

– Я тоже, но не только поэтому, – сказала жена доктора. – Он любил здешних людей. Он построил для них три церкви и, вообще, сделал столько добра. Мы говорим о здешнем священнике Джонсоне, – объяснила она оставшейся на берегу с детьми Ив. – О нашем англиканском пасторе. Он в прошлом году оставил дела и вернулся в Англию. Кажется, он из Суссекса.

– Он любил здешних людей? – спросила Ив. Она все слышала – звуки разносились здесь далеко в тишине, нарушаемой днем лишь шепотом прибоя да изредка голосами, зовущими кого-то по-английски, певуче и непонятно.

Жена доктора бросилась на песок.

– «Эти люди – мои дети», – торжественно произнесла она басом и резко рассмеялась. – Да, он их любил. Он им отдал жизнь. – Звонкий, как у школьницы, голос и ясные наивные глаза странно не сочетались с телом немолодой уже женщины. Полные ноги были в узлах вен, дряблое, увядшее личико покрыто паутиной мелких морщинок, еще более заметных оттого, что кожа в глубине их, там, где не достает солнце, была белая. – Своих детей у него не было, – пояснила она. – Никого не было, кроме этого ужасного пса Хукера. Занятный был старикан. Вам бы, наверное, понравился. В Америке, я думаю, таких не встретишь.

– Я уверена, что понравился бы, – сказала Ив. – Ханна часто говорит о нем.

Ханна была их кухарка, женщина за тридцать, но тихая и застенчивая, как молоденькая девушка. Лицо у нее всегда пылало, наверное от смущения, и она как бы наперекор своему смущению всегда негромко напевала в кухне церковные гимны. Дети ее обожали, хотя сначала робели перед ней из-за темной кожи. Когда она поднимала двухцветный палец и призывала их быть хорошими и добрыми, у них от восхищения широко раскрывались глаза. Их никогда раньше не учили добру всерьез. Ральф и Ив не рассчитывали здесь на прислугу. Они выбрали самый глухой островок, какой только можно найти на карте. Но дом сдавался вместе с Ханной: его хозяйка, стройная, как пальма, вдова, дети которой выросли и разъехались – кто во Флориду, кто в Перу, кто на Антигуа, решила, что им без Ханны не обойтись. И оказалось, что действительно не обойтись. Сами они никогда бы не разобрались в сложностях этого загадочного мира. Например, Ив ни за что не справилась бы с закупкой еды – тут вести о том, где что можно купить, передавались из уст в уста: таинственные голоса, неуловимые как ветер, приносили слух, кто только что заколол свинью, чья лодка вернулась с уловом. Лавок в деревне было множество, почти каждый дом чем-нибудь да торговал, хотя бы контрабандными сигаретами с Сен-Мартена, которые продавались здесь по самым несообразным ценам. Что же касается магазина, который официально считался здесь главным (ряды полок вдоль длинного цементного коридора в здании таможни), то даже часы его работы оказались для американцев тайной за семью печатями. На тяжелой зеленой двери с ползущими вверх строками, которые еще в незапамятные времена кто-то вывел мелом: «Внимание, братья! Внимание, друзья! В четверг после обеда магазин работать НЕ БУДЕТ!» – неизменно висел замок.

– А-а, Ханна. Ханна славная. – Докторша перевернулась на живот. К складкам жира на ее бедрах прилип песок, похожий на влажный сахар.

– Да, очень славная. Она замечательная женщина. По-моему, здесь все люди замечательные. Они к нам замечательно относятся. – Такая горячность была несвойственна Ив. Интересно, подумал Ральф, что произошло между женщинами, они всего второй день как познакомились. – Я понимаю, почему преподобный Джонсон так любил их, – добавила Ив, осмотрительно понизив голос. Они были совсем рядом, их домишки спускались чуть не к самой воде, и, хотя все ставни были закрыты, пестрые от заплат стены, казалось, жадно ловили каждое слово.

Жена доктора снова перевернулась на спину. Какая беспокойная женщина!

– Да, – сказала она.

Белый склон лизнула длинная, закрученная в тугой завиток волна и растаяла в песке возле самых их ног. Песок был рыхлый, пористый, весь в маленьких дырочках. Жена доктора задумчиво глядела на горизонт, глаза ее сбоку были похожи на бесцветные линзы, нос казался острым, как клюв.

– Да, – повторила она, – это простые души.

Докторша была здесь королевой – единственная абсолютно белая женщина на острове. Если в кои-то веки этот забытый богом клочок Британской империи на краю света осчастливливал своим визитом английский наместник или какой-нибудь дальний – седьмая вода на киселе – родственник королевской фамилии, принимала их она. Когда ее забрызганный грязью английский «форд» с ревом проносился по немощеной улице (глушитель у него давно сломался), жители с усмешкой подносили палец ко лбу, а дети махали руками, разгоняя поднятую ею пыль.