Дидье Ковелер - Мой настоящий отец

— Сейчас все по-другому, Рене.

Мама оказалась права. Вас вызвали к директору в понедельник, в семь сорок пять утра. Но приняли не сразу. Усадили в плетеные кресла, словно пригвоздили к позорному столбу у всех на виду. Целый час вас продержали в холле, где сегодня за стеклом выставлены все мои книги и висит фотография с датами учебы (1975–1978 гг.).

На исходе шестьдесят пятой минуты публичного унижения жена сказала тебе:

— Уходи.

— Как это — уходи?

— Они не смеют так с нами обращаться! У тебя работа и клиенты, представление слишком затянулось, все, иди.

Ты нехотя подчинился. Четверть часа спустя воспитательница, цокая на шпильках провела маму в кабинет директрисы. Они холодно пожали друг другу руки. Состоявшийся разговор мы знаем в мамином изложении.

— Ваш супруг не пришел?

— Задайте этот вопрос вашим сотрудникам: они все успели его рассмотреть, как слона в зоопарке.

— Сожалею, что вам пришлось ждать, у меня были неотложные дела.

— У него тоже.

— Вам известно, сколь серьезные подозрения падают на вашего сына?

— Это не подозрения. Он сам во всем сознался.

— Думаю, вы понимаете, что наказание неизбежно.

— Конечно. Где мой сын?

— На уроке французского.

— Вы не станете возражать, если мы пригласим сюда Дидье и его преподавательницу?

— Я как раз хотела это предложить.

Воспитательница на шпильках пришла за нами, когда мы переписывали сочинение. Отстав на две ступеньки от мадемуазель N., я шел по лестнице, как на казнь, не хватало только барабанной дроби.

— Кто бы мог подумать! — накинулась на меня директриса. — У вас такие оценки, у вас — театральный кружок, вы — член административного совета, наконец… Как вам только такое в голову взбрело, Ковеларт?

Я стал объяснять, мол, была чудесная погода, мне захотелось пошалить, и все прошло на удивление гладко.

— Да, меня, кстати, удивило, — вступила в разговор мама, — что у вас в лицее так легко сорвать урок.

— Давайте не будем обсуждать моих сотрудников, мадам. Сейчас речь о том, кто звонил от имени мадемуазель N.

— Вы не проверяете подобные звонки?

— Видимо, сын у вас не только двуличен, он — еще и талантливый фальсификатор.

— Вы хотите сказать имитатор.

— Я сказала именно то, что хотела.

— Будь по-вашему, госпожа начальница.

— Директриса, с вашего позволения.

— Как вам угодно. Меня только одно смущает: когда вам сообщают, что у вас заболел сотрудник, вы верите на слово.

— Преподаватели имеют право отсутствовать несколько дней без бюллетеня.

— Рада за них.

— Боже мой, Дидье, ну что плохого я тебе сделала? — вдруг завопила мадемуазель N.

— Да ничего. Эта чистая случайность.

— Я тебе не верю! Кто за тобой стоит?

— Никто. Я пошутил, вот и все.

— Быть того не может! Только не ты. Нет, это дело политическое. Кто тебя науськал? Ты скажи, я пойму. Я многим мешаю, мне не впервой сталкиваться с подобными провокациями.

— Послушайте, мой сын уже не раз повторял, вы — жертва неудачной шутки, но не мишень. Он пошутил, и только.

— Тогда его нужно показать психоаналитику! — У мадемуазель N. сдали нервы.

— Мне странно, что шутку подростка вы возводите в ранг политической провокации, — спокойно сказала мама.

— Да, если речь идет о вашем сыне! — вмешалась директриса. — Такой серьезный и сознательный. Мы возлагали на него большие надежды…

— По-моему, вы слишком серьезно относитесь к таким ученикам, мадам. Что до меня, я радуюсь, если мой сын хоть изредка ведет себя, как ребенок.

Гарпии разинули рты и переглянулись. Наступила долгая пауза. Я так гордился своим адвокатом. Мама не подражала тебе и не выступала от твоего имени, но разработала собственный план: осуждая сам поступок, она тем не менее отвергала вероятность умысла и защищала мое право веселиться. Жаль, что этот поединок никто не заснял на пленку. Думаю, ты получил бы огромное удовольствие и не раз пересматривал и перекраивал ее у себя в видеомонтажной.

— Тем не менее, я вынуждена на неделю отстранить вашего сына от занятий.

— Это вполне справедливо, — согласилась мама. — И гораздо разумней, чем отправлять его к психоаналитику.

— Наверное, вы правы, — вздохнула директриса. — Возможно, мы действительно переоцениваем наших отличников.

Она встала, пожала маме руку. Я принес мадемуазель N. официальные извинения за непреднамеренный моральный ущерб. Она нехотя приняла их, явно жалея, что это был всего лишь розыгрыш, а ее лучший ученик оказался просто озорником, а не экстремистом.