Дидье Ковелер - Мой настоящий отец

— Кажется, да.

— Ладно, посмотрим.

Мне бы обратить внимание на это «посмотрим», но я торопился выйти из машины навстречу Сильви.

— Его отец, — сдержанно представился ты, протягивая ей руку.

Ты рассматривал ее сдержанно, как бы со стороны — будто и не ты вовсе, я был доволен. Видно, ты думал, симпатичные спортсменки привлекают меня куда больше хорошеньких интеллектуалок. А твоя искренняя улыбка, которой завершился критический осмотр, окончательно усыпила мою бдительность. Тем ужасней было «пробуждение».

В тот год ты ездил на выбранном мной по каталогу темно-синем купе. Двухдверный автомобильчик элегантно петлял по извилистым дорогам Прованса. Мы с Сильви сидели сзади, держась за руки, боролись с тошнотой, слушали треск цикад и вдыхали дым твоей сигариллы. Выставив локоть в окно, ты горланил модные шлягеры «А я ей бип-бип-би-бип» и «Песенку бородатой женщины», [49] Оригинальные названия — Je lui fais pouêt-pouêt и La Chanson de la femme à barbe соответственно. которые разучивал для нового спектакля «Лайонс Клаб», в этом сезоне он посвящался «безумным годам».

На повороте у сосновой рощи ты замолчал. Это здесь ты уснул за рулем «пежо-403», когда через несколько недель после моего рождения спешил к нам в Баржемон. Машина вылетела с дороги и, перевернувшись, скатилась в кювет. Если бы не сработал рефлекс, и ты не выключил зажигание, машина наверняка взорвалась бы. А меня постигла бы та же участь, что и тебя: расти со сломленной горем матерью и бабушкой, свыкшейся с долей вдовы.

Нагнетая обстановку, ты описывал моей возлюбленной несчастного Дидье, каким бы я стал, если бы ты тогда погиб, — грустного сироту, чье воображение отравлено одиночеством. Ты вживался в образ, трафаретом накладывая свое детство на мое, вспоминая неприкаянного подростка, который пытался найти себя то в спорте, то в самодельных машинках и транзисторных приемниках.

Сильви выпустила мою руку. Ты заслонил меня своей тенью, я перестал для нее существовать.

Это было не слишком красиво — мне в ту пору, чтобы понравиться девушке, приходилось в буквальном смысле слова из кожи вон лезть. В подростковом возрасте я каждой весной превращался в урода. Разноцветный лишай — та еще гадость. Неизлечимое кожное заболевание, депигментация на нервной почве: как только солнце начинало припекать, лицо у меня краснело, и на нем выступали большие белые пятна. «Ну прямо пицца», — говорил ты, стараясь разрядить обстановку.

Чтобы выровнять цвет, нужно было или полностью закрасить лицо, или сдобрить его румянами. Выбеленное лицо на манер вампира или грим разрумяненного трансвестита. Я испробовал и то, и другое. В результате решил оставить все, как есть, а ты, чтобы отвлечь меня от всеобщих настороженных взглядов, дразнился: «Эй, Пицца Маргарита». Синьор Помидор в моцарелле.

Не знаю, что помогало — твоя смехотерапия или моя влюбленность, — но мне было наплевать на эти солнечные пятна. Более того — я ими гордился. Они же появлялись из-за стресса — творческого кризиса и духовных терзаний. Как отличительный признак моей профессии. Боевое ранение. Мой камуфляж.

Странно, но этот физический недостаток начал досаждать мне только, когда исчез. Талантливая врач-дерматолог посоветовала рискнуть: принять сильное лекарство, влияющее на чувствительность кожи, и посидеть час на солнце без всякой защиты. Лицо обгорело, зато пигментация пришла в норму. Теперь меня считали красивым. Я тяжело переживал это, как толстяк, который вдруг сбросил вес. Запутался, перестал доверять людям. Прыгнул в пустоту. Даже реакция Сильви выводила меня из себя. Мне казалось, только теперь я ей понравился, а раньше она дружила со мной из жалости. Оглядываясь назад, я видел лишь лицемерие, сострадание и милосердие. В ночь, когда она наконец решила мне отдаться, я отказался, и мы расстались.

Но пока что мы ехали, чтобы провести вместе наш первый уик-энд, и отец, которого у меня могло и не быть, весело закладывал виражи, напевая душераздирающую песенку Марсель Борда: «У меня борода, но язык мой остер!/Я же женщина, а не какой-то сапер».

В Баржемоне Сильви не удалось избежать экскурсии. Ты показал ей с дороги старый хутор, который хотел засадить огородами, но не смог из-за артроза. Чуть ниже за садом с засохшими яблонями находилась та самая полуразрушенная ферма, ее-то мы и пытались восстановить. Прямо напротив — замок графов де Вильнёв, когда-то в нем жила семья адмирала, потерпевшего поражение при Трафальгаре, теперь там открыли детский приют, а директором стал твой друг Хассейн Хаяти, — давайте зайдем поздороваться! Ах, он, оказывается, в «Гелиадах», в доме для престарелых, ладно, идем туда. И вот уже нас обнимает твой друг из Туниса Хассейн, я его обожаю за грубоватые шутки, но сейчас бы вполне обошелся без них.