Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед

Разочарование!

Слово проносится в голове и заставляет замереть именно в тот момент, когда он собрался размазать пену по щеке. Он видит это в зеркале, видит, как стоит с поднятой рукой и вдруг пытается спрятаться от собственного взгляда.

Плевать. Он решительно взглядывает себе в глаза. А если бы и так? Кто посмеет его обвинить? Никто. Абсолютно никто. Если он и ощутил нечто вроде разочарования в тот короткий миг, то оно тут же исчезло. Потому что именно тогда, именно в ту минуту в ванной до него наконец дошло. Он открыл шкафчик и увидел, что Евины полки пусты. Опустошены. Исчезли все ее тюбики и баночки, единственное, что осталось, — это грязный стакан для полоскания рта, стакан, который он взял и куда заглянул — только для того, чтобы увидеть серую пленку на дне. Отвратительную серую пленку, так контрастировавшую со всем остальным в этой сверкающей, блестяще-голубой ванной. Он посмотрел в этот стакан, а потом опустился на унитаз. Ева!

Письмо лежало в кухне на обеденном столе. Вернее, записка. Там было всего несколько строк, слова, которые сейчас он не смог бы припомнить, слова, которые он вообще никогда не смог бы вспомнить, потому что скомкал и выбросил записку, едва прочитав. Она была слишком мерзкая, слишком нашпигованная журнальной пошлятиной. Вот имя Бенгта Бенгтсона он запомнил. И что во всем виноват Андерс. Что она была вынуждена искать любви…

Он корчит отражению рожу. Какого хрена! Не желает он думать о той записке и о том, как повел себя потом. Как он едва не заплакал. Как звонил ей на сотовый, а тот все время был выключен! Как несколько дней подряд названивал на домашний номер Бенгта Бенгтсона после каждого приема, всегда днем, никогда вечером, словно у него были причины бояться этого выскочки, словно это он сам — любовник, а у Бенгта Бенгтсона — все права законного супруга, и как Ева бросала трубку, едва услышав, что это он…

А вот теперь она пишет. Хочет поговорить. Хочет, чтобы они были друзьями.

Нет уж, спасибо. Большое, блин, спасибо! Он вытягивает шею и проводит бритвой по щетине, наслаждаясь ощущением свежести после каждого движения лезвия. Он знает, как Ева устроена, прекрасно знает, что она готова лгать себе и всем остальным. Он прожил с ней и ее ложью почти тридцать пять лет, и с него достаточно, он получил столько лжи, что хватит на всю оставшуюся жизнь. Она всегда лгала о времени, словно не в силах признаться себе самой, что оно идет и его ход не изменишь. Они прожили вместе не двадцать пять лет. Они прожили тридцать один год, то есть ближе к тридцати пяти, чем к двадцати пяти, а женаты были тридцать. На самом деле тридцатая годовщина их свадьбы случилась меньше чем за месяц до того, как она его бросила, и того дня, нет, той ночи…

Он откладывает бритву и опирается руками о раковину. Спокойствие, все хорошо. Дышать медленнее. Просто постоять тут, остыть, проанализировать и попытаться понять, что же она хочет сказать. На самом деле не все в жизни так, как кажется. Ну да. И что сие означает? Что она на самом деле не живет с Бенгтом Бенгтсоном? И чего ей, собственно, нужно?

Ответ очевиден. Она хочет заполучить их обоих, его и Бенгта Бенгтсона. Хочет, чтобы Андерс имелся про запас где-то с краешка ее жизни, всегда готовый утешить и понять, на тот случай, если Бенгт Бенгтсон окажется не готов постоянно утешать и понимать. Если только она не желает его сохранить в качестве статусного символа — мой бывший муж! — для ужинов на Страндвэген. В следующий миг он видит, как Ева прижимается к Бенгту Бенгтсону и позволяет ему положить руку себе на талию, как она стоит в заново обставленной гостиной и улыбается группе гостей, особенно ему, стоящему с краю и пытающемуся совладать с собственным лицом.

Естественно. Именно этого она и хочет. Он даже слышит улыбку в ее голосе: Мой муж и мой бывший муж. Мы замечательно дружим, все втроем!

Нет. Он выпрямляется и смотрит на себя в зеркало. Этому не бывать. Он не позволит этому случиться.

— Нет, — говорит он вслух. — Никогда.

Утро унылое, день еще унылей.

Невеселое настроение распространяется уже за завтраком. Над столом команды уже с самого начала висит угрюмая тишина, и с появлением нескольких слегка похмельных ученых веселее не становится. Некоторые едва здороваются, что не остается незамеченным, хотя никто ничего вслух не комментирует, но многие переглядываются, и этого достаточно. Ученые помоложе в силах влить в себя разве что немного кофе, некоторые потому, что их подташнивает, некоторые — оттого что ощущают в себе неприятную легкость после ночи любви. Однако все они нетерпеливы. Им хочется как можно скорее подняться на палубу и опустить в море розетту, но те, кто постарше, особого энтузиазма не выказывают. Они знаю то, чего не знают молодые, что сегодняшнее взятие проб имеет главным образом педагогический смысл, но этого говорить не стоит. Они просто дольше, чем обычно, пьют свой кофе, достаточно долго, чтобы нетерпение у тех, кто моложе, успело перейти в открытое раздражение. В конце концов они встают и выходят из кают-компании, и тут же тележурналист и еще некоторые из гостей тоже поднимаются и отправляются следом.