Петр Алешковский - Жизнеописание Хорька

– Где он? – Хорек спросил машинально, почти и спокойно, только спрятал под стол затрясшиеся меленько пальцы.

– В тюрьме, в тюрьме, сыночка, ему вышка отписана, и судья сказал – пощады не будет.

– У нас, на «двойке»?

– Нет, сыночка, в Питере, в Крестах. А Зоиньку мы схоронили, неделю назад у вас на дому сороковины отмечали.

Главное он понял, остальное – обычную в подобных случаях бабскую ерунду: куда станет устраиваться на работу, есть ли наличные деньги – пропустил мимо ушей.

– Где ключ?

Вопрос, заданный по делу, отрезвил Анну Ивановну, она полезла в несгораемый ящик, достала ключ.

– Давай-ка, Раиска, мы сейчас парня отпустим, дойдешь сам домой?

Он мотнул головой.

– Значит, без возражений, – Анна Ивановна взяла наконец присущий ей капитанский тон, – тут тысяча. Это деньги Зоюшкины – зарплата, премия, что она не успела получить. По нынешней жизни небольшие деньги, но тебе для начала хватит. Еще одну тысячу даю в долг на одежку. Отдашь, как сумеешь, Зоенька ведь нам не чужая. Я еще не раз зайду, проинспектирую, как ты устроился. Захочешь – торгуй с лотка на улице, не обижу. Договорились?

Строго и просто. Он поблагодарил и рванул на улицу.

Дома оказалось прибрано, как здесь давно не случалось, – видно, Раиска расстаралась. Хорек посидел в своем холуйке и снова вышел в город.

Шел по улице, месил ногами слякоть и грязь, обычную для конца зимы, всем телом ощущая неустроенность и холод. Купил в булочной хлеба, в молочной бутылку молока, каких-то рыбных консервов – разоренные к концу дня магазины большего предложить не смогли. Так шел, пока не уткнулся носом в новенькую вывеску гриль-бара. За стеклом красовалось картонное блюдо с гипсовой жареной курицей – он уставился на него, не решаясь толкнуть дверь.

– Хоре-очек?

За спиной стояла Женька.

– Хоре-очек!

Женька, кажется, была рада его видеть.

– Какими судьбами? Говорят, у тебя мама умерла? – Женька спросила шепотком, участливо и прижалась к нему и, не дожидаясь ответа, на той же ноте продолжила: – Ты голодный?

Он смотрел на нее, как на существо из иного мира, так неожиданно-нежданно она всплыла из-за плеча и уже и висела на нем, и, кажется, была хмельная, и какая-то на себя не похожая...

– Пойдем, деньги пока есть, – Женька почти затолкала его в гриль-бар, усадила в уголочке за столик, заказала курицу и бутылку водки. Хорек не дал ей платить. Съели жаркое, выпили бутылку, и он заказал немедленно еще – бутылку водки и курицу, сунул их в целлофановый пакет и почему-то уверенно и смело поднял Женьку и повел к себе. Она была уже хороша и только твердила: «Ой, Хоречек, если б я тебя не знала», – оправдывалась за легкую сдачу. Он отметил происшедшую с ней перемену: Женька пила много и жадно. Это было ох как знакомо, но вопреки всему только успокаивало.

Дома потерзали курицу, быстро-быстро приговорили водку. Вовсе пьяная Женька все приговаривала: «У меня деньги есть, давай еще за одной сбегай, а?»

Но он решительно раздел ее, сволок на широкую материнскую постель и зачем-то задернул занавеску.

– Хоре-о-чек, что же я делаю, у меня теперь муж законный, – пробормотала Женька и попыталась заснуть, но он не дал.

Первый угар прошел, хотелось пить, в горле саднило, и Хорек бегал в ванную, лакал из-под крана ржавую воду и приносил ей в алюминиевом черпачке. Женька оказалась на редкость ласковой и уютной. Он лежал и слушал ее тирады, а она то ли бахвалилась, то ли жалилась, беззастенчиво и с подробностями, как умеют только очень пьяные, очень добрые и очень неумные люди.

– Мой теперь в тюрьме, но не подумай, он знаешь голубочек какой – самый-самый хороший! Он и сел из-за меня, понял, по гордости, по чести своей. У них своя честь, он – вор настоящий, не чета барыгам-размазням... Валюшку помнишь? Она теперь на «Мерседесе» ездит, у нее парень из совместного предприятия. «Мерседесик»-то старье, по правде сказать, а мой – настоящий мужик. Он если сказал: «Да!» – никогда не обманет. Он когда сел, к нам с мамой их основной пришел, принес мой любимый ликер, фрукты, колбасу сырокопченую, деньги, много денег, и мои любимые сигареты «Море» – коричневенькие, знаешь? Не волнуйтесь, говорит, я о вас позабочусь. И каждый месяц приносит, а моему еще год трубить. Ту-ту-ру-тутуру...

Хорек слушал в полузабытьи ее треп, ничего сейчас не раздражало, не злило, а глупая Женька все пела и пела про своего любимого или нелюбимого? – Хорьку, как в лесу, было беззаботно, но и как-то особенно тепло и по-детски смешно.