Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

Убереги, Господь, от скверны и соблазна,
От милости врагов и подлости друзей,
От страха невпопад и сутолоки праздной,
От бешенства толпы и гнусности властей.
Пока жива любовь, не остуди желанья,
Дай до конца испить и яд её, и мёд.
В соль истины подсыпь хоть пригоршню незнанья,
Не то она тебя всезнанием убьёт.
Будь справедлив, Господь, к подонку и герою,
Не обдели теплом калеку и слепца,
Мне ж подари того, кого сама я стою,
И, подарив, оставь со мною до конца.
Лишь одного боюсь: что, если потакая
Желаниям моим, ты хватишь через край,
А я не откажусь (ты ж знаешь, я такая:
Мне мало полумер, мне всё, что есть, давай),
И счастья для меня окажется так много,
Так, к горлу подступив, заполнит всё оно,
Что, захлебнувшись им, я рухну у порога,
И жизнь. но мне тогда уж будет всё равно.

Здесь чёрен снег и белым не бывает.
А если и бывает — только день.
Здесь стронций всё живое убивает
И превращает в собственную тень.
Здесь над картиной суд вершат по раме.
К чужим кошёлкам здесь прикован взгляд.
Здесь видят в вас не то, что есть вы сами,
А то, что люди в спину говорят.
Здесь к часу пик — Разбой Великой Давки,
А к ночи страх ползёт из всех углов.
Здесь вносит жизнь нещадные поправки
В лишённый жизни бред беловиков.
На троне здесь подонки и невежды.
Кошмар здесь горше тем, что — наяву.
Здесь, потеряв последние надежды,
Смеясь сквозь слёзы, я пока живу.

День рожденья. День вхожденья
В пёстрый круг чужих друзей.
День любви и снисхожденья.
День морошки и груздей.
Спирт с «Анапой» вкупе льётся,
Всё лишая чётких черт.
Что под утро остаётся?
Зигмунд Ромберг и десерт.
Этот диск сентиментальный,
Как находка для души.
И последний акт — отвальный.
На такси иль так паши.
Было славно. Было мило.
Но и мыслью, и душой
Лишь с тобой весь вечер, милый,
Провела я, лишь с тобой.
Ты присутствовал незримо.
За спиной моей стоял.
Так всегда со мной, любимый.
Ты ведь понял? Ты ведь знал?
Огонёк зелёный тачки.
Поворот за поворот.
Мимо местной водокачки,
Мимо церковки — вперёд!
Всё в мозгу моём смешалось:
Грузди, Ромберг, и вино,
И морошка, и усталость,
И друзья чужие, но,
Отодвинув, как завесу,
Это действо, эту боль,
Ты меня в иную пьесу
Ввёл и на иную роль.
Там по воле режиссёра
Мы вдвоём в одной судьбе.
Где театр двух актёров —
Делать нечего толпе.

На Таймыре день полгода
И полгода ночь.
На Таймыре непогода —
Словом не помочь.
Словно белою попоной
Выстлана земля.
Белый ветер белым стоном
Выстудил поля.
В небо белые ступени,
Только кто шагнёт!
Ни собаке, ни оленю
Нет пути вперёд.
Но пурга уснёт, как лайка
У хозяйских ног.
И снежинок белых стайки
Лягут на порог.
И, отдавши дань азарту
(Больше ждать невмочь), —
Ты, как лодку в волны, нарты
Бросишь в эту ночь.
Лай собак не сразу канет,
Постоит пока.
Без тебя на сердце камень,
А в душе тоска.

«Любят не за что, а вопреки».
Вопреки себе,
другим напротив.
Вот за что люблю я этот профиль?
И движенье нервное руки?
Вопреки рассудку, вопреки
Трезвому совету и заклятью.
Говорили: глупое занятье —
Вслушиваться в поздние звонки.
Но противоборство выше сна,
Выше ваших квашеных советов.
Если выйдет на воду луна,
Как один ты расшифруешь это?
На воде луна, как вопль реки:
Лучик лучше б,
чем такая пустошь.
Любят не за что, а вопреки.
Любят не зачем,
а потому что.

Как скучно, суетно тебе теперь со всеми,
Тебе, которой следовало быть
В Италии с Мирандоло, бродить
В оливковых аллеях Академий.

Ломать в ручье тростник с мечтами теми,
Что Пан в него затрубит, и шалить
Меж девушек у моря, где проплыть
Мог важный Одиссей в своей триреме.

О да! Наверно, некогда твой прах
Таился в урне греческой, и снова
Ты в скучный мир направила свой шаг,

Возненавидев сумрака оковы,
Унылых асфоделей череду
И холод губ, целующих в Аду.

Не то чтоб я любил тех бунтарей,
Тех юношей с безуминкой во взоре,
Что видят в жизни лишь нужду и горе;
Но этот вопль о Равенстве Людей,