Владимир Киселёв - Весёлый Роман

— Конечно.

— Теперь искусственное дыхание делают изо рта в рот… Два вдувания воздуха и пятнадцать толчков в грудь. Закрытый массаж сердца…

Она опустилась на колени и прижалась губами к моим губам. Это было как поцелуй. Я обнял ее, и руки мои сами потянулись, чтоб погладить ее так, как я привык и как мне хотелось. Но я не сделал этого. Я осторожно ее приподнял и встал сам. Сердце у меня колотилось так, что не помог бы никакой закрытый массаж.

Вечерело. Мы возвращались домой. Люда шла рядом со мной, легкая, молчаливая, как-то сразу повзрослевшая.

Воздух, хорошо промытый, очищенный рядом фильтров — лесом, лугом, рекой, — застыл и льдисто блестел. Он удерживал все накопившиеся за день запахи, и, если бы они обладали цветом, можно было бы увидеть, как мы вступили в розовато-фиолетовое облачко запаха чабреца, в зеленую лужу духа глухой крапивы, в коричневатый поток грибной затхлости.

Николай говорил когда-то, что наука делается тремя способами: либо путем строгого планирования и последовательного выполнения всего намеченного, либо способом «проб и ошибок», или, наконец, внезапными озарениями, серендипити.

Но не так ли все происходит и просто в человеческой жизни? И в любви? И в жизни всего не спланируешь, и так же точно приходится идти путем проб и ошибок, и хорошо, если это такие ошибки, что их можно исправить. А изредка у всех людей, у каждого человека вспыхивает серендипити. И ты в такую минуту не выбрасываешь попавшийся тебе на глаза клочок газеты, а прячешь его в карман, а потом оказывается, что девочка, к которой ты приехал, станет твоей судьбой, а все, что было до нее, — лишь пробы. Пробы и ошибки.

— А откуда ты все это знаешь — про искусственное дыхание? — спросил я.

— В школе учили, — не сразу ответила Люда. «Всему в школе не научишь», — подумал я. Была когда-то такая бодрая песенка:

Пряталась в этих словах очень утешительная и прелестная мысль: не рыпайся. Занимайся своим делом. Когда понадобится — прикажут. И ты станешь героем. Не хуже других. Твой героизм зависит не от тебя, а от того, кто приказывает. А ты только исполнитель героических указаний.

Но в жизни все это не совсем так, как в песне, а чаще совсем не так. Героем становятся не по приказу. И не все герои, наверное, даже сознают свой героизм. Как Люда. Обыкновенная девочка, а «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».

А какими, в самом деле, были эти герои? Писатели, которые рассказывали, ну, хоть о молодогвардейцах, люди серьезные. И в своих сочинениях они думали и рассуждали вместо своих героев и придали им черты серьезные. Но в действительности молодогвардейцы не были такими, как эти писатели. Они были такими, как Люда. А может быть, и такими, как я.

— Рома, — сказала Люда. Она смотрела под ноги. — Мы в школе по литературе учили про девичью гордость… И я все это понимаю… Но все равно я должна тебе сказать… Если б ты знал, как я не хочу, чтоб ты уезжал! Неинтересно мне без тебя.

— Мне без тебя тоже неинтересно.

Удивительная девочка. В самом деле. Без дураков. Ее нельзя не уважать. И ее всегда будут уважать, как всегда уважают человека, способного с такой беззаветной отчаянностью говорить правду.

После ужина Илья Гордеевич поднялся со мной в комнату, где я жил, сел на стул и, поглаживая усы, сказал:

— Говорили мы с женой, с Оксаной Митрофановной… И даже с председателем говорили. В общем, я вам, к примеру, скажу, что подходящий вы для колхоза человек. Но не в колхозе тут, значит, дело…

Он помолчал, решился на что-то и посмотрел прямо на меня.

— Есть у нас такая, к примеру, пропозиция, чтоб остались вы у нас. Если вы это всерьез про Людмилу. Поживете у нас, как сын, значит, пока Люде законный срок для этого дела подойдет. Хата — ваша… Не для себя строили, для детей. Правда, не дожил Степа. Его эта комната была.

— А что с ним случилось?

— Утонул.

Значит, старший брат Люды утонул. Может, поэтому они так настороженно слушали историю о том, как Виля учился плавать. И может, поэтому Люда лучше, чем другие, изучала, как делать искусственное дыхание.

— Спасибо, — сказал я. — Только…

Мне очень многое хотелось и следовало сказать. И то, как я тронут тем, что Оксана Митрофановна и он предложили мне остаться у них вместо сына, и то, что они меня признали достойным своей дочки, а я, по правде, ей и в подметки не гожусь. И то, какие они мне все близкие и родные люди. Но вместо всего этого я сказал: