Ада Самарка - Дьявольский рай. Почти невинна

Папаша пошел на «вахту» искать Цехоцкого, у которого мы, как обычно, снимали комнату. Балконная дверь была открыта, и в комнате горел свет, но нас никто не ждал. Это было хорошо – я могла в одиночестве насладиться сладостным ожиданием грядущих двух месяцев. Боже мой, как же тут пахнет! Колесницы роз и лаванды.

Скоро я услышала их радостные голоса. Звонкий смех Галины – жены Цехоцкого, какие-то скрипучие детские взвизгивания Зинки, их дочери, утробный гогот самого Цехоцкого и нервное хихиканье папаши, которому явно было не до смеха от пережитых приключений.

Не верю… Я прислонилась к белому столбику забора. Слишком походили на сон, слишком не хватало в них горечи, в этих минутах, в их упоительной вечности, чтобы их можно было как-то приравнять к реальности.

«Завтра будет наш новый день, наш новый солнцепек… Гепард… ты ведь даже не подозреваешь, кто сейчас стоит под этими изумрудными лучами, на чьем лице играют краски света и воспоминаний. О тебе, Альхен, все о тебе…»

– Адриана! – Зинка выросла из темноты и романтичных силуэтов миндалевых веток. Золотой крестик, захваченный на миг изумрудным лучом, сверкнул звездочкой на ее шее, подскочив вместе с волосами, когда она в последний раз подпрыгнула, замедляя бег. Остановилась, вытирая лоб рукавом своей полосатой рубашки.

– Зинка, привет, – это было все, что я могла выдавить из себя.

– Слушай, а ты ведь выросла! Клево выглядишь! – Девочка обошла вокруг меня, оглядывая со всех сторон.

– А вы думали, что мы уже никогда не приедем, да?

– Мы были уверены. Извини, но правда!

– Дороги ночью такие опасные! – Галина покачала головой и посмотрела на корявое полчище наших кульков и сумок, отдыхающих под старым орехом на зеленой лавочке. На лавочке, где лет десять назад я ползала, играя с пластиковыми рыбками, смытыми той же волной, что сожрала все мое детство.

– А мы уже решили, что вы остались ночевать где-то в Симферополе, ты ведь такой острожный, а, Самаркандов?! Гы-гы-гы-гы! – Смех Цехоцкого покатился в индиговую тьму.

– А вот наша машина! – Зинка понтовито хлопнула растопыренной пятерней по капоту красного «фольксвагена».

– А ну не смей стучать!

– Да… как все хорошо…

Открыли дверь, и ноздри тут же защекотал ни с чем не сравнимый запах этого нашего имрайского жилища.

Мохнатое и страшное существо с лаем бросилось на лестницу и в несколько мгновений скрылось в дворовой темноте, задев меня своим растрепанным рыжим боком.

– Клепа! Фу! – запоздало закричала Зинка.

– Здравствуй, Клепа, – неожиданно выдал отец, пребывающий в том же блаженном оцепенении, что и я.

Оставив сумки в комнате (обстановка та же, как из года в год, только кровать застелена не китайским покрывалом с журавлями, а более простым, желтым с бахромой), мы отправились на кухню, где хозяева приготовили нам что-то пожевать. Как волшебный ларчик, приподнявший свою деревянную крышку, перед нами открылась их просторная кухня и накрытый к ужину стол, и Галина, с расплывшейся в моих прищуренных глазах улыбкой, предлагающая нам сесть.

Я вышла из душа, млея оттого, что буду выходить так, в этом индийском платье вместо банного халата, непременно с мокрой головой и сердцем, полным гадких предвкушений.

Ужинали много и долго. Взрослые говорили о ценах и политике, пили мускатное шампанское и все подкладывали мне то салатика, то гарнирчика, а папаша осуждающе хмурился и говорил «да хватит ей, она же только недавно поела!», хотя сам наворачивал будь здоров! Зинка полусидела-полулежала напротив и безжалостно колотила меня по ногам. По какому-то хищному лунному блеску в ее глазах я уже чувствовала, что все складывается для меня отлично. Уж я-то знала, какую новость мне хотят сообщить, но не спешила вставать. Ведь чем дольше отсрочка – тем слаще признание. Никогда не надо спешить. Впереди обвитые лавром и рододендроном два месяца. Будь паинькой, Ада-Адора, и паиньками останутся все вокруг.

Когда какой-либо интерес к еде был окончательно смыт болезненным нетерпением, я, наконец, разрешила себе встать и была тут же увлечена Зинкиной рукой в хозяйскую комнату с видиком и балконом.

– Ну? – я прикрыла за собой дверь.

Девчонка молчала, выдерживая необходимую, по ее мнению, паузу (ребенок, ты же ничего не знаешь, зачем тебе этот спектакль?).

– Альхен тут?

– Кто?

– Йог, этот самый йог, он тут?!

Она одарила меня одной из своих гнуснейших полуухмылочек, с прищуриванием глаз и укладыванием головы на приподнятое плечо.