Никколо Амманити - Грязь

Он все время поглядывал в окно, на небо. Огни фейерверков расцвечивали огромные серые дождевые облака. Он был взволнован.

Все его мысли были о часе X. О полуночи. Ровно в двенадцать он взорвет весь арсенал, спрятанный под кроватью. Петарды, которые они с дедушкой воткнули в горшки с геранью, — ничто по сравнению с тем, что есть у него в комнате. Он потратил все деньги, которые дедушка и родители подарили ему на Рождество, чтобы купить всю эту пиротехнику. А принес ее одноклассник из Неаполя. Не какая-нибудь ерунда. Тритрак, фейерверки, бенгальские огни, ракеты. Целый арсенал.

«Микеле, Микеле! Ты что, ничего не слышишь? Сестра попросила у тебя воды».

«Что?» — спросил он у матери.

«Воды, Микеле! Воды!»

Микеле передал ей вино.

«Когда тебе это говорю я… Когда тебе это говорю я… Хорошо, хорошо! Так, так! Смотри на меня! Смотри на меня! — говорила Роберта Пальмьери Давиде Раццини. — А теперь раздевайся!»

Он подчинился. Снял с себя все, что было, и остался совершенно голым.

Неплохое тело. Разве что живот немного выдается, — удовлетворенно подумала Роберта.

Давиде стал безвольной куклой. Застывшая на губах улыбка, вытаращенные глаза.

«Тебе хорошо, очень хорошо. А теперь ложись».

Давиде так и сделал. Движения его были скованными.

«Хорошо, а теперь сконцентрируйся. Ты возбужден, сильно возбужден. Ты — самый возбужденный мужчина на свете. Ты хочешь удовлетворить всех женщин на свете. Ты — бык во время случки. Твой член становится невиданно огромным… И твердым, как цемент».

И вправду, после этого приказа член Давиде зашевелился, стал увеличиваться, превращаясь из толстой вялой гусеницы в угря.

«Прекрасно. А теперь ты останешься так. Навсегда. Ты возбужден. Ты не можешь кончить. Никогда. Повтори за мной: Я не могу кончить».

«Я не могу кончить», — повторил он как попугай.

Роберта, довольная тем, как легко он поддался гипнозу, допила козье молоко и освободилась от парэо, сбросив его на пол.

Она перевернула кассету, и вновь раздались визги, пение птиц и крики слонов.

Звуки дождливого амазонского леса.

«Ааааарррррррррр», — зарычала она и опустилась на член бедного Давиде, который, словно Большой Джим [3] Игрушка в виде героя-супермена, популярная в 70—80-е гг. Существует множество ее вариантов. бессмысленно таращился в потолок.

Гуальтьеро Тречча закрыл дверь на ключ и побрел по длинному убогому коридору пансиона «Италикус». Три жужжащие и потрескивающие неоновые лампы бросали желтый свет на ободранные и потрескавшиеся от влажности стены. Остановился на минутку, чтобы посмотреться в высокое мутное зеркало.

Он правильно сделал, что подстриг усы: так он выглядел аккуратнее и моложе. Еще он намазал волосы восстанавливающим гелем. На нем был синий пиджак, доходивший до бедер. Так сейчас носят. Серые брюки-бананы, сужающиеся книзу. Кожаные мокасины с плетением и белая рубашка без ворота. Все это ему одолжил свояк, человек светский, управляющий дискобаром в Ачерра.

Да, он немало потрудился над своим свинячьим обликом. Затянул ремень еще на одну дырку и решительно направился к лестнице. Ребята ждут.

Чья-то темная фигура появилась из комнаты в конце коридора и приблизилась к нему.

Гуальтьеро остановился. И чертыхнулся.

Вот это облом!

Навстречу ему шел Маурицио Колелла по прозвищу Чертов Мастиф, неоспоримый глава фанов «Нолы». Настоящая кара господня.

Гуальтьеро Тречча решил идти прямо и не останавливаться. Быстро поздоровался и миновал его со вздохом облегчения.

Но жирная, как свиная отбивная, ручища бухнулась ему на плечо, возвращая к своим обязанностям.

«Куда это ты, кучерявый, в таком прикиде? Идешь отрываться?»

«Оставь меня в покое. Я занят…» — промямлил Гуальтьеро, пытаясь отстраниться от этого монстра.

Он его ненавидел. Если он в тебя вцепится, то больше не отпустит. Он одному болельщику Фросиноне разбил голову бутылкой. Это просто зверь бессердечный. Способный на что угодно.

«Так куда ж ты, дорогой? Не хочешь с нами в пиццерию?»

«Нет. Я занят», — ответил Гуальтьеро.

«Ну-ка, расскажи…»

«Нет, я не могу…»

Мастино схватил его за руку и сдавил ее. Гуальтьеро почувствовал, что суставы пальцев затрещали, как заржавевшие дверные петли.

«Нет, только не руку! Я ей работаю, пожалуйста! Я не смогу делать ребятам массаж, если ты мне пальцы сломаешь!» — заорал он от боли.