Светлана Мерцалова - С опозданием на много лет...

— Чем ты занимаешься дни напролет?

— Ничем. Целый день сижу у окна. Покормит меня соседка — хорошо, не покормит — даже не замечу. Ничего не хочу знать. Лишь по саду за окном замечаю то, что время движется. Летом все в цвету, потом листья желтеют и опадают, идут дожди, а зимой сад весь белый. Потом — весна, набухают почки и… я всегда чего-то жду весной… Не спрашивай — чего? Не знаю…

— Ты не хотел бы переехать в город?

— Зачем? Я привык. Первое время было трудно… Да, трудно… Ведь с возрастом краски все тускнее и тускнее…

— Давай сменим тему, — предложила Оксана.

— Почему ты одна?

— Не нашла еще свою половину, — неуверенно ответила она.

— У тебя уже было две «половины», — усмехнулся отец.

— Все это было не то…

— Я дам тебе совет…

— Не нуждаюсь я в советах! Я уже совершеннолетняя. С замужеством, понимаешь, просто не повезло…

— Ты открой глаза и посмотри. Бабы часто за таких мужиков держатся, что диву даешься. Все недостатки в одном: и пьет, и бьет, и зарплату пропивает, она же в него вцепилась. У тебя же ни один из мужей не пил… денег хватало… Чего тебе еще нужно?

— Пил, бил… Разве в этом дело? Если нет чувств, то ничего не нужно…

— А бывают ли такие чувства в природе? Может быть, ты их выдумала?

— Не знаю. Ничего не знаю, — замотала она головой. — Пойду я спать. Полдня за рулем. Спина болит.

— Спокойной ночи!

Лавров подошел к дивану, на котором спала Настя. Без одеяла, без простыни, в одежде, мать сняла с нее лишь обувь. Она лежала как беспризорница. Лавров взял старый плед, чтобы укрыть ее. На пол упала игрушка, он поднял и долго держал в руках, рассматривая это зеленое чудовище. Потом положил игрушку рядом с Настей и вышел.

Он долго не мог уснуть. Лежа в постели, он вспоминал о том, как укладывал спать Оксану.

…Белоснежные простыни, кружевная подушка, украшенная розовыми бантиками, пижама в желтых цыплятах… Красный ночник в форме малины. И маленькая Оксана спит, обняв большую красивую куклу. И сама, как кукла — вся в кудряшках, разрумяненная от сна, с длинными ресницами…

Будильник монотонно тикает у самого уха. Ветерок из открытого окна шевелит занавеску. За окном слышен щебет птиц, крики соседей… Солнечный луч на паркете…

C трудом разлепив ресницы, Оксана села и потянулась. Пол-девятого…

Чем бы сегодня заняться, чтобы не сдохнуть со скуки в этом богом заброшенном месте? Вчера… что-то было?.. Ромка Шахов! Как странно — одно имя, а как зашлось сердце…

И воспоминания волной нахлынули на нее…

…Ежегодно она приезжала сюда на все лето, ожидая с нетерпением этого момента…

Ждала целый год, задыхаясь от дисциплины, субботников, контрольных, торжественных линеек, школьного хора, комсомольского энтузиазма. От ненавистного коричневого платья, надоевшего до рвоты. От ежедневных — «нет», «нельзя», «тебе еще рано», «нужно подрасти». От желания «быть хорошей» в глазах окружающих. От звонка будильника в пол-седьмого…

От всего, что душило, давило, сдерживало…

…Ей только что исполнилось четырнадцать. У нее фигура балерины и длинные русалочьи волосы. Она стоит у калитки и разговаривает с соседским мальчишкой. Ромка — местный атаман. Выгоревшие на солнце волосы, кожа, покрытая золотистым загаром, и отчужденный взгляд, сводивший ее с ума. Каждый день Оксана видела его и влюбилась до безумия, потеряв сон и аппетит…

Летние, знойные дни… Они бегут купаться. Оксана на бегу скинула сарафан и осталась в купальнике. У нее почти женская фигура. Ромка исподтишка наблюдает, стесняясь ее. Он привык к ней как к соседской девчонке, но не может осознать как женщину…

Они долго плавали, а потом долго лежали на одном полотенце. Ромка повернул голову и увидел плечо Оксаны. Немного пододвинувшись, он ощутил тепло ее кожи. Она не шевелилась. Он привстал на локте и развернул ее к себе. Она лежала в его объятиях молча, не поднимая глаз. Ромка коснулся ее губ. Оксана не ответила, лишь затрепетала от желания. Затрепетала всей своей распаленной кожей, всем своим участившимся пульсом, всеми вставшими дыбом волосками на теле…

Они еще долго лежали, растворяясь друг в друге, вдыхая друг друга, не узнавая самих себя… До тех пор, пока не услышали чьи-то голоса. Тогда они молча встали и пошли. И, ни слова не говоря, разошлись по своим домам…

Все оставшиеся до отъезда дни они целовались в укромных уголках. Все так же молча…

«… Слова — пустое, когда чувства говорят…» — писала она потомв своем дневнике.