Александр Кабаков - Дом моделей

А углом на площадь выходил дом, на крыше которого стояла круглая беседка, и на крыше беседки, в свою очередь, – статуя девушки в косо развевающемся платье.

Больше в купе ничего не было, если не считать валяющихся журналов: на верхней полке – «Работницы», на нижней – какого-то иностранного. Столик, как положено у проводниц в салонах, был застелен кружевной скатеркой.

Владимир вышел из этого купе и, закрывая за собой дверь, уже знал, что ему теперь предстоит увидеть. Точно: и следующая дверь перегораживала коридор, давая зато доступ в очередное купе, двухместное.

И тоже пустое, если не считать четырех лежащих кучей на незастеленном столике пистолетов «ТТ». Войдя в купе и увидев эту пирамиду, Владимир мгновенно закрыл за собой дверь и запер ее на замок и защелку. Затем он, на всякий случай, вытащил своего «макара», положил под рукой на нижнюю полку, сел сам и принялся не торопясь преступное оружие разряжать. Он вытащил обойму из первого, сильно ободранного, с вытертыми добела гранями пистолета – и обнаружил, что она пуста. В патроннике была ржавчина и застывшее пыльное масло... В обойме второго он нашел старательно уложенные стреляные гильзы. Когда он попытался разрядить третий, оказалось, что обойма не вынимается, поскольку отлита заодно с рукояткой. Владимир глянул на ствол – и чуть вообще не упал: ствол был без канала, просто стальной прут... Четвертый «ТТ» был красоты необыкновенной: не штатный, вороненый, а никелированный, сияющий, с пластинкой на рукоятке, на которой была и надпись «Иванову от Сталина», правда, без даты, без указания, за что дана награда, и с буквой «и» в великом имени, написанной наоборот. В обойме этого пистолета лежали короткие деревянные палочки – обломки карандашей.

Пожав плечами, Владимир побросал все железяки снова на столик, сунул свой пистолет за пояс и открыл дверь из купе...

Дверь не открывалась. Теперь Володя заметил, что в этой проклятой двери есть, кроме нормального замка и защелки, еще один замок, обычный, накладной, английский, как бывает дома. И этот замок кто-то неслышно снаружи запер, пока он возился с бессмысленными игрушками.

И Владимир испугался.

О, как же далеки мы все, читающие и пишущие, глядящие на экраны, любящие нервных и неумелых женщин, от истинной жизни! Той, что идет среди страха и прерывается острым ударом, а не пятым инфарктом в ведомственной кардиологии... Мы глядим в телевизор, по экрану бежит парень в майке и пуленепробиваемом жилете, повязанный дурацкой косынкой, с автоматом в детской худой руке. Огонь, столб пыли – и лежит парень на усыпанном кирпичом асфальте, и едут мимо другие веселые солдаты на многоколесных машинах, и, кривя лицо, кричит женщина в грязном балахоне, и отважный Сейфуль-Мулюков говорит в микрофон о многострадальной земле... И на смазанных фотографиях в случайно забредшем «Ньюсуике» рвут, привязав к грузовикам, на перекрестках нарушителей шариата. И горят перевернутые, набитые взрывчаткой «мерседесы». И стреляют из револьвера, уперев короткий ствол в висок. И бегут за носилками люди, высоко подняв стеклянные колбы с кровью, от которых тянутся трубки к голому полумертвому негру...

И сидит в запертом купе старший сержант, вспоминая, как летел он в тяжелом вертолете над деревней и спихивал одну за другой в задний широкий люк канистры с желеобразным керосином, и горела идущая через деревню дорога, и бежали по горящим камням горящие овцы... И упал вместе с задержавшейся в руках канистрой, ловко выделенный каким-то недожаренным чуркой, Витька Мурзин из Казани...

О, как же хороша наша жизнь, в которой кончается программа «Время»! Как скучна!..

Владимир сидел, прижавшись спиной к стене, опершись левой рукой на столик и держа под прицелом несчастного «макарки» проклятую дверь. Время шло. Тишина установилась в вагоне. И только минут через пятнадцать, а может, и через час он заметил, что часть стены, противоположной двери, задернута длинной занавеской такой же золотисто-желтой материи, из которой шторы на окнах. Все-таки не каждый день вел Бойко разведку в списанных салон-вагонах и ориентировался здесь неважно.

За занавеской оказалась, конечно, дверь, правда, тоже запертая с другой стороны. Но с этим справиться было нетрудно: замок простой, железнодорожный, и, достав из кармана положенную по службе трехгранку, Владимир вставил ее в скважину, повернул, толкнул и покинул место своей неслучившейся смерти.

Попал он в ванную. Помещение в длину было не меньше, чем кухня. Находились здесь унитаз под крышкой, большая ванна под крышкой же, а на крышке стоял таз с замоченными в нем носками и умывальная раковина с полочкой, на которой лежало несколько грязноватых безопасных станков, стояли всклокоченные засохшие помазки, зубные щетки в стакане, лежали тюбики – в общем, все нормально. За исключением того, что на крючке, где должны были бы висеть полотенца, висело нечто совершенно несообразное: грязно-серая, драно-лохматая собачья шкура с курносо-оскаленной головой. Володю передернуло: был он, во-первых, несмотря на военное прошлое, брезглив и, во-вторых, опять же несмотря ни на что, любил животных, особенно собак, за преданность и служебный ум.