Коллектив Авторов - Эта гиблая жизнь

Ему пришлось простоять больше получаса на перроне, пока не стал скапливаться народ и не подали первую электричку. Электричка шла до Родинского. Шадрин сложил зонт, зайдя в вагон, занял место у окна и стал смотреть, как косые капельки оставляли на стекле пунктирные следы. По ходу электричка набивалась людьми, сонными, ленивыми, недовольными погодой и тем, что нужно тащиться на работу. Они заходили, толкались, ворчали, выходили, но никто не сел рядом с Шадриным, место так и оставалось всю дорогу пустым. Шадрин ни разу не обернулся, не оглядел людей и ни разу не оторвался от косых капелек на стекле.

Час назад Шадрин вылез из петли...

Впрочем он и сам до конца не верил, что сделает это. Просто нужно было что-то делать, нужно было как-то разрывать образовавшуюся пустоту, и вдруг подумалось, что если на крюк в потолке комнаты, на котором висела люстра, приладить веревку, то крюк вполне может выдержать. Просто из-за того, чтобы проверить насколько быстро это можно организовать, он вывернул пробки и при свети свечи аккуратно снял люстру. Это заняло не более десяти минут. Теперь, когда он снова включил электричество и направил на крюк настольную лампу, крюк показался таким же одиночеством, как и он сам. Тогда – опять же просто ради интереса – пошел искать веревку, и веревка тут же нашлась, словно кто-то специально подсунул ее, хотя обычно Шадрин терялся в поисках различных бытовых предметов. Это была парашютная стропа, которую он как-то выпросил на одном выступлении в десантной части. Стропа была шелковая и прочная. Петлю он сделал на удивление быстро и ловко. Примерив ее, попробовал, как будет двигаться – получалось легко и без усилий. Так, с петлей на шее и держа в одной руке свободный конец, он принес из кухни табуретку и поставил под крюк. Затем поднялся и стал привязывать веревку. Это оказалось труднее: приходилось приподыматься на цыпочки, стоять с вытянутыми руками, которые к тому же перестали действовать ловко и узел никак не хотел крепиться. Наконец, закрепив, почувствовал на шее петлю. Он ослабил петлю, опустил руки, но тут же схватился правой рукой за веревку и уже не отпускал ее. Это же понарошку. Игра! Так... Если теперь отпинуть табуретку... Интересно, выдержит ли веревка? А крюк? А если он вот так же будет держать рукой веревку у шеи, случится что-нибудь или нет? И тут он увидел на противоположной стене, куда падал свет настольной лампы собственную тень: что-то согнутое, немощное... Парашютная стропа показалась канатом, он различал не только тугие сплетения, но порой и торчащие, как шипы, нити. «А ведь вот это немощное – я» – понял он, и тут же его прошиб пот. Шадрин сдернул с шеи петлю и соскочил с табуретки. Тень от пели медленно раскачивалась на стене. Бежать, бежать, из этого болота! А где не болото? Где? И тут он вспомнил женщину, которую видел дней десять назад в Родинском.

Он сам не знал, почему вдруг вспомнилась именно эта женщина, встреченная им на дне рождении одной своей подружки. Она была красива, но не красота лица поразила его – глаза! Показалось в них Шадрину что-то запредельное и манящее, он даже почувствовал легкий испуг от ощущения глубины и неизвестности и стал украдкой наблюдать за ней и вдруг заметил, что и она исподволь наблюдает за ним – и тут Шадрин испугался по-настоящему и весь вечер старательно болтал с ее мужем, который работал в каком-то местном банке и любил группу «Deep Purple».

Шадрин быстро оделся, взял зонт, выключил лампу и вышел. Было около пяти утра... Кажется, ее звали Анной.

А впрочем, черт его знает, как оно было на самом деле... Лезет в голову всякая глупость! А все потому, что кругом холод и ветер, а прошлой осенью, я точно помню, было слякотно и хотелось удавиться. Еще я точно помню эту парашютную стропу – мы тогда выступали у десантников вместе, и еще я теперь точно знаю, что Шадрин уехал в Родинское в середине октября прошлого года и ее действительно звали Анна.

– Проходите, – сказал я и, распахнув дверь, пропустил Тишкина в дом.

Он вошел, озираясь, словно был тут впервые.

Я разулся, снял плащ, достал из кармана бутылку водки и прошел на кухню. Тишкин еще некоторое время осматривался, словно опасался засады, потом шумно стал снимать куртку и ботинки. На кухню он вошел, прижимая портфель к груди.

– Да оставьте вы его в покое, – кивнул я на портфель, – никто его не съест.

Тишкин немного подумал и осторожно поставил его рядом с собой. Я резал сыр.

– Да-а, – протянул немного обиженно он, задетый тем, что я сделал вид, что мне наплевать на его портфель. – А вы знаете, что там?