Хлоя Бенджамин - Бессмертники

Они не обменялись ни словом с того октябрьского вечера в квартире у Саймона, но сейчас пробираются друг к другу сквозь толчею, протягивают руки и наконец встречаются посреди людского моря.

Однокомнатная квартирка Роберта затерялась среди кривых улочек близ Рэндалл-парка. Роберт отпирает дверь, и они вваливаются в прихожую, на ходу расстёгивая друг другу рубашки и ремни. На двуспальной кровати у окна Саймон трахает Роберта, потом Роберт трахает Саймона. Только слово «трахать» тут вряд ли уместно: едва минует первый порыв страсти, Роберт становится нежен, внимателен, ласкает Саймона с таким чувством — или всё из-за Харви? — что Саймона сковывает несвойственная ему робость. Роберт берёт в рот член Саймона и сосёт. Когда Саймон вот-вот взорвется от наслаждения, Роберт поднимает на него глаза, и они смотрят друг на друга так напряжённо, что Саймон подаётся вперед и, взяв лицо Роберта в ладони, кончает.

Потом Роберт зажигает ночник. Против ожиданий Саймона, обстановка у него в доме далека от спартанской — квартира полна сувенирами, привезёнными из первых международных гастролей «Корпуса». Здесь и хохломские миски, и японские статуэтки-журавлики. Презервативы и те в лакированной коробочке. Напротив кровати — деревянная полка с книгами: «Сула» [22] «Суда» (Sula, 1972) — роман американской писательницы Тони Моррисон о судьбе афроамериканки в Огайо в период между двумя мировыми войнами; в 1973 г. выдвигался на Национальную книжную премию США. , «Человек футбола» [23] «Человек футбола» (The Football Man, 1968) — книга знаменитого спортивного обозревателя Артура Хопкрафта, сборник его лучших статей о футболе. , — а в крохотной кухоньке висят сковородки. Вход в спальню сторожит картонная фигура — футболист в прыжке, в полный рост.

Они курят, облокотившись на подушки.

— Я его как-то раз видел, — говорит Роберт.

— Кого — Милка?

Роберт кивает.

— После его поражения во второй кампании — кажется, в семьдесят пятом? Видел его в баре рядом с фотоателье. Толпа его качала, а он смеялся, и я подумал: вот кто нам нужен. Тот, кто не падает духом. А не старый нытик вроде меня.

— Харви был старше тебя. — Саймон улыбается, но улыбка гаснет, едва он понимает, что говорил сейчас о Харви в прошедшем времени.

— Да, старше. Впрочем, держался он по-молодому. — Роберт пожимает плечами. — Вот что, на парады я не хожу. И в клубы не хожу. А в бани и подавно.

— Почему не ходишь?

Роберт вглядывается в лицо Саймона:

— Много ли ты здесь видишь таких, как я?

— Попадаются чернокожие. — Саймон краснеет. — Но не так уж много.

— То-то и оно! Не так уж много, — подтверждает Роберт. — А попробуй-ка отыщи хоть одного в балете. — Роберт тушит сигарету. — Тот полицейский, который тебя задержал… подумай, как бы он поступил, будь ты как я.

— Знаю, — кивает Саймон, — я бы так легко не отделался.

Роберт так ему нравится, что Саймон не желает признавать пропасти между ними. То, что оба геи, в глазах Саймона их уравнивает. Но Саймону легко скрыть, что он гей. А расу не спрячешь, тем более что почти все в Кастро белые.

Роберт опять закуривает.

— А ты почему не ходишь в бани?

— Кто сказал, что не хожу? — переспрашивает Саймон, но Роберт в ответ лишь фыркает, и Саймон подхватывает. — Сказать по-честному? Побаиваюсь. Для меня это, пожалуй, слишком.

Может ли удовольствия быть через край? При мысли о банях Саймону видится разгул плоти, дно, преисподняя: засосёт — и уже не выплывешь. Роберту он не солгал: он чувствует, что для него это слишком, и в то же время боится, что войдёт во вкус и похоть его будет безмерна, неутолима.

— Понял тебя. — Роберт морщит нос: — Гадость.

Саймон приподнимается на локте:

— Так почему ты переехал в Сан-Франциско?

— В Сан-Франциско я переехал, потому что выбора у меня не было. Я из Лос-Анджелеса — район под названием Уоттс, слыхал?

Саймон кивает:

— Да, там беспорядки были.

В 1965-м, когда Саймону было почти четыре года, Герти повела их с Кларой в кино, пока старшие дети были в школе. Что за фильм, он забыл, зато хорошо помнит кинохронику перед сеансом. Весёленькая заставка «Юнивёрсал Студиос» и знакомый ровный голос Эда Хёрлихи — ни то ни другое совершенно не вязалось с чёрно-белыми кадрами, что за этим последовали: тёмные улицы в дыму, горящие здания. И под зловещую музыку Эд Хёрлихи пустился расписывать, как чёрные громилы кидаются кирпичами, как снайперы стреляют с крыш в пожарных, как мародёры тащат всё, от бутылок с вином до детских манежей, — но Саймон видел лишь полицейских в бронежилетах и с револьверами, шагавших по пустым улицам. Под конец показали двух негров, но то были явно не громилы, которых описывал Эд Хёрлихи: в наручниках, под конвоем белых полицейских, они шли обречённо, с достоинством.