Амин Маалуф - Скала Таниоса

На глазах у нее выступили слезы счастья, как если бы, обнаружив ее несовершенства, он выразил этим свою нежность. И она сказала, опять скорее жестами, чем словами:

— Там, за морем, ты будешь моим мужчиной, а я — твоей женщиной.

И снова Таниос ответил «да», потом взял ее за руку и стал вместе с ней медленно обходить комнату, словно то был их венчальный обряд.

Сначала она с печальной усмешкой включилась в игру, потом высвободилась, в свой черед взяла молодого человека за руку и повела в угол комнаты, где ногтями отковырнула плитку пола, извлекла из тайника старинную оттоманскую табакерку и тихонько приподняла крышку. Там было несколько десятков золотых и серебряных монет, а еще серьги, браслеты… В платке с каемочкой отдельно хранились две монеты по шесть пиастров, которые дал ей Таниос за два первых посещения. Она показала их, потом, завернув в платочек, сунула к нему в карман, а табакерку закрыла и плитку водворила на место.

В ту минуту молодой человек и глазом не моргнул. Только оказавшись снова у себя в комнате, где все еще храпел Гериос, и заново восстановив в памяти эту сцену, он осознал, какое исключительное доверие только что оказала font-size: 87%;жизнь она отдала в руки незнакомца. Он был уверен, что она еще никогда так не поступала ни с одним мужчиной. Это тронуло его и польстило его самолюбию. Он дал себе слово, что не разочарует ее. Столько выстрадав оттого, что его предали, он никогда не станет предателем!

И тем не менее.

Когда однажды утром ни свет ни заря кто-то забарабанил в дверь их комнаты, Гериос с Таниосом поначалу испугались. Но тотчас услышали знакомый голос Фахима:

— Когда вы узнаете, что привело меня сюда, вы уж не станете на меня сердиться!

— Говори!

— Людоед сдох!

Гериос сам не заметил, как вскочил, обеими руками вцепился в локти своего приятеля.

— Повтори, что ты сейчас сказал!

— Ты все прекрасно слышал: людоед сдох. Чудище больше не дышит, больше не пакостит, ему пустили кровь, и она пропитала его длинную бороду. Это произошло пять дней назад, а мне сообщили нынче ночью. Султан перешел в наступление, потеснил египетские войска, им пришлось убраться из Предгорья. Как только противники эмира узнали об этом, они тут же вцепились ему в глотку, прикончили самого и всех его присных и объявили всеобщую амнистию. Но, может быть, я был не прав, что разбудил вас из-за таких пустяков… Попробуйте опять мирно уснуть, я удаляюсь.

— Да постой же, присядь на минутку. Если все, что тебе рассказали, правда, стало быть, мы можем вернуться домой?

— Йаваш! Йаваш! (Спокойно!) Кто ж так, сломя голову, срывается с места? И нигде не сказано, что в ближайшие дни подвернется подходящее судно. Сейчас ноябрь месяц!

— Почти год с тех пор, как мы оказались на этом острове! — промолвил Гериос, охваченный внезапной усталостью и острым нетерпением. Вот уже год, как Ламиа в одиночестве.

— Пойдемте выпьем кофе, — предложил Фахим, — потом поболтаемся по гавани. А дальше видно будет.

В то утро они стали у грека первыми посетителями. На улице было свежо, земля отсырела, и они устроились внутри, поближе к жаровням. Гериос и Таниос заказали кофе с сахаром, Фахим предпочел несладкий. Дневной свет медленно заливал, переполнял улицы, вот и носильщики появились, с веревками, переброшенными через согбенные спины. Некоторые из них сначала, еще до первого куша, забредали к Элефтериосу за своей утренней чашкой кофе.

Вдруг в толпе прохожих мелькнуло знакомое лицо.

— Глядите, кто идет, — пробормотал Таниос.

— Давайте пригласим его, — сказал Фахим. — Позабавимся… Хведжа Селим, идите сюда, присоединяйтесь!

Тот приблизился, коснулся ладонью лба.

— Не желаете ли кофе?

— Мне нынче утром ничто в горло не лезет. Прошу прощения, мне надо идти.

— Сдается, вы чем-то озабочены.

— Видно, вы еще не знаете.

— Не знаем чего?

— Эмир, наш великий эмир скончался. Страна уж больше не оправится от этого удара. Они убили его, они объявили амнистию, скоро преступники будут как ни в чем не бывало разгуливать на свободе. Времена справедливости и порядка миновали. Теперь нас поглотит хаос, не останется ничего святого!

— Какое несчастье! — выговорил Фахим, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть со смеху.

— Господь смилостивится над нами, — изрек Гериос неожиданно певучим голосом.