Джеймс Миченер: Роман

Вскоре мы услышали, как под колесами ее автомобиля зашуршал гравий. Когда звук затих, Ивон сказала:

— Вы не можете представить себе, Карл, каких успехов эта молодая женщина добилась в третьем варианте своей рукописи. Но больше всего меня заставляют верить в ее будущее та свобода и естественность, с которой она использует сравнения и метафоры.

В подтверждение этого она показала нам несколько страниц рукописи, на которых карандашом были легко помечены понравившиеся Ивон фразы и предложения: «Взбешенная, как мамаша, которая силится протиснуть троих малолеток сквозь вращающиеся двери», «Он был бы неоценимым помощником Ганнибалу, когда тот пытался перетащить своих слонов через Альпы» — это было описание второго тренера из Небраски; или: «Он все всегда откладывал до следующего понедельника» — так она пришпилила заносчивого полузащитника, который никогда не попадал по воротам.

— Боюсь, что я относился к ней с предубеждением, — признался Стрейберт. — Дженни представлялась мне лишь источником дурного влияния на Тимоти.

А я видела в ней его спасение. Но в этот вечер я не стала возражать против ее ухода, потому что хотела поговорить со Стрейбертом и Ивон о том, что касалось только нас:

— У нас так много общего. Все мы теряли тех, кого любили. Я трижды: моего мужа, мою дочь, моего внука. Вы, Карл, дважды — ирландца-профессора, с которым встречались в Греции, а теперь — Тимоти. Вы, Ивон, того одаренного молодого человека, который умел рассказывать, но не умел написать.

— Откуда вы все это знаете? — недоуменно воскликнула Ивон, и Карл отозвался ей в тон:

— Да. Вы просто Пинкертон.

— Приходилось быть внимательной к тем, кого мой внук избрал в качестве своих наставников. Его выбор был правильным — мне нравятся обожженные жизнью ветераны. — После паузы я продолжила: — Вначале я опасалась вас, Карл. Вы могли очень дурно повлиять на моего внука, но, к счастью, подвернулась Дженни, которая увлекла его на более безопасный путь. И вас я тоже побаивалась, Ивон. Вы представлялись мне слишком сухой, о таких студенты говорят: «Ловкая, но бездушная еврейская интеллектуалка». Но то, как вы пестовали своего друга-писателя, стало для меня одним из лучших любовных романов последнего времени. Так что по части душевных мук вы для меня как брат и сестра. Поэтому я предлагаю вспомнить тот разговор, который мы прервали несколько недель назад. Карл, собираетесь ли вы возвратиться в Дрезден? И если да, то на каких условиях? — Он сидел, задумавшись, а я за десять минут до полуночи включила телевизор и, когда истекали последние мгновения 1991 года, сказала:

— Хорошо, что этот год прошел! Кто сможет вынести еще один такой год? — Но затем несколько изменила свое суждение. — Были, конечно, и хорошие моменты, которыми судьба всегда вознаграждает за терпение.

Когда в Нью-Йорке истекли последние секунды старого года и ликование огромной толпы заполнило комнату, я встала, поцеловала Стрейберта и обняла Ивон, стараясь при этом, чтобы они оказались рядом и, поздравляя друг друга с Новым годом, не смогли уклониться от поцелуя.

Вскоре гости засобирались домой, и я достала из книжного шкафчика в большой комнате антологию, подаренную мне мужем несколько лет назад во время поездки по Англии. Мне нравилось сидеть такими зимними ночами, как эта, с книгой в руках, представляя себя заточенной в средневековом замке. Когда гости ушли, я устроилась в глубоком кресле под лампой с книгой на коленях. Горничная выключила верхний свет и оставила меня почти в полной темноте.

И тут со мной произошла странная вещь. Глядя на знакомые строчки «Святой Агнес», я всем своим существом ощутила, что они потеряли для меня свою прелесть и больше не волнуют меня. Пришедшие из другого века, они казались чуть ли не избитыми, пустыми и ничего не значащими. Все в них было предсказуемо, лишено свежести и смысла. Перелистывая длинную поэму, я видела фразы, отличавшиеся лишь формой от банальных рифм Лонгфелло, которые высмеивал мой внук. Наконец мне стало понятно, почему Карл Стрейберт, Эзра Паунд и Девлан выступали за диалог между интеллектуалами, исполненный высокого смысла и возвышенных чувств.

Раскрытая книга лежала на коленях, но не она занимала мои мысли. В голове у меня засели слова Ивон, которые я раньше осуждала, а теперь находила вполне справедливыми: «Сентиментальные романы Лукаса Йодера о немецкой Пенсильвании и забавные истории Дженни Соркин про футбол доступны и доставляют удовольствие всякому, кто умеет читать, тогда как Стрейберт, Паунд и Тимоти стремятся к общению на более высоком уровне».