Арсений Несмелов - Литературное наследие

От Аппиевой площади и к Трем
Гостиницам, — уже дыханье Рима
Над вымощенным лавою путем…
Шагай, центурион, неутомимо!

Веди отряд и узников веди,
Но, скованы с солдатами твоими,
Они без сил… И тот, что впереди,
Твое моляще повторяет имя.

И он его столетьям передаст,
Любовно упомянутое в Книге,
Так пусть же шаг не будет слишком част,
Не торопи солдатские калиги.

Бессмертье ныне получаешь ты,
Укрытый в сагум воин бородатый:
Не подвига — ничтожной доброты
Потребовало небо от солдата,

Чтоб одного из ищущих суда
У кесаря, и чье прозванье — Павел,
Ты, озаренный Павлом навсегда,
На плаху в Рим еще живым доставил!

В носильном кресле, как на троне,
Плывет патриций… Ах, гордец!
Быть может, это сам Петроний
Спешит на вызов во дворец.

Не то — так в цирк или на Форум,
Пути иные лишь рабам!
И он скользит надменным взором
По расступающимся лбам.

Но чьи глаза остановили
Ленивый взор его, скажи?
Вольноотпущенница или
Служанка знатной госпожи.

Заметил смелый взор патриций,
И он кольнул его не так,
Как насурьмленные ресницы
Порхающих под флейтой птах.

О нет, еще такого взора
Он не видал из женских глаз.
Спешит к тунике бирюзовой!
Он руку поднял — и погас:

Исчезло дивное виденье,
Толпой кипящей сметено,
Но всё звенит, звенит мгновенье —
Незабываемо оно!

Ему не может быть измены;
Пусть, обвинен клеветником,
Патриций завтра вскроет вены,
Но он — он думает о нем,

О ней, дохнувшей новой силой
В глаза усталые его, —
О деве, по-иному милой,
Не обещавшей ничего.

Но где ж она? В высоких славах
Она возносится, легка:
Она погибла на кровавых
Рогах фарнезского быка!

Еще сиял огнями Трианон,
Еще послов в торжественном Версале
Король и королева принимали, —
Еще незыблемым казался трон.

И в эти дни на пышном маскараде,
Среди цыганок, фавнов и химер,
Прелестнице в пастушеском наряде
Блестящий был представлен кавалер.

Судьба пастушке посылала друга, —
Одна судьба лишь ведала о том,
Что злые силы собирает вьюга
Над мирным Трианоновским дворцом;

Что все утехи отпылают скоро,
Что у пастушки в некий день один —
Единственной останется опорой
Вот этот скандинавский дворянин;

Что смерть близка и тенью ходит рядом,
Что слезы жадно высушит тюрьма,
А дворянин глядел спокойным взглядом,
Бестрепетным, как преданность сама.

Шептались справа и шептались слева,
Но, как в глубинах голубых озер,
В его глазах топила королева
Свой восхищенный и влюбленный взор.

Пришли года, чужда была им милость.
Взревела буря, как безумный зверь,
Но в Тюельри, где узница томилась,
Любовь открыла потайную дверь.

И в ночь, в канун, суливший гильотину,
Перед свечой, уже в лучах зари,
Послала королева дворянину
Привет последний из Консьержери.

В чудесной нераздельности напева
Закончили они свой путь земной:
Казненная народом королева
И дворянин, растерзанный толпой.

В то утро — столетьи котором,
Какой обозначился век! —
Подросток с опущенным взором
Дорогу ему пересек.

И медленно всплыли ресницы,
Во взор погружается взор —
Лучом благодатной денницы
В глубины бездонных озер.

Какие утишились бури,
Какая гроза улеглась
От ангельской этой лазури
Еще не разбуженных глаз?

Всё солнце, всё счастье земное
Простерло объятья ему
Вот девочкой этой одною,
Сверкнувшей ему одному.

Не к бурям, не к безднам и стужам
Вершин огнеликих, а стать
Любимым и любящим мужем ,
Спокойную участь достать!

Что может быть слаще, чудесней,
Какой голубой водоем,
Какие красивые песни
Споет он о счастье своем!

О жалкая слабость добычи
Судьбы совершенно иной!..
И Небо берет Беатриче,
Соблазн отнимая земной.

И лучшие песни — могиле,
И сердце черно от тоски,
Пока не коснется Виргилий
Бессильно упавшей руки.