Лоуренс Норфолк - Носорог для Папы Римского

Настоятель вел летопись их трудов на острове — «Gesta Monachorum Usedomi» [2] «Деяния монахов Узедома» (лат.). ,— торопливый, со многими помарками, отчет, который он выводил при свечах в часы между похвалами и службой третьего часа.

Посланные настоятелем Гуго де Фоссе в год от Рождества Христова тысяча двести семьдесят третий, дабы основать монастырь на острове Узедом, мы прибыли на эти берега в день святого Мартина в том же году. Премногие тяготы ожидали нас здесь…

Монахи устроили огороды, посеяли ячмень, разбили сливовый сад. На остров прибыли первые переселенцы, монахи взимали арендную плату, но башня продолжала крениться, все вокруг по-прежнему хлюпало, и аббат с тоской взирал, как его доходы, словно в прорву, уходили в отсыревший фундамент, в прорехи на крыше, во всяческие попытки исправить то, что исправлению не поддавалось. «Деяния монахов Узедома» превратились в бесконечный перечень строительных работ, и когда он заметил, что за три месяца троекратно повторяется запись «Эту неделю братия провела за перекладкой стен часовни» и пятикратно — «Попытки выпрямить одну из стен здания капитула привели к тому, что перекосились все остальные», он бросил это занятие и отправил летопись в сундук, к тем книгам, которые привез с собой, — для будущей библиотеки. За все это время ему так и не удалось разобрать сундук, и аббат снова почувствовал, как сдавливают его сердце пальцы отчаянья. Он начал думать, что даже простая с виду задача — поддерживать свою церковь в порядке — и та превышает их возможности. Средства, пожертвованные Генрихом Львом, давно закончились, монахи выбились из сил — неужто Норберту хотелось бы, чтобы его орден захирел под тяжестью непосильных трудов? Он послал в Магдебург просьбу о помощи, но от архиепископа пришел неутешительный ответ: он-де считает, что Узедом и монастырь не относятся к его юрисдикции. Обитель входит в Камминскую епархию и, соответственно, состоит в ведении тамошнего епископа, а ежели такового не имеется — в ведении римской курии, то есть самого Папы. Это означало, что помощи не будет. Кстати, добавлял архиепископ, отсутствие аббата на ежегодном совещании епископов в Премонтре не осталось незамеченным, однако никто его за это не упрекает…

И настоятель завернулся в пелену одиночества, словно в рясу. На рассвете он выходил из здания капитула, взбирался на восточную башню и смотрел, как накатываются на остров клубы морского тумана, целиком его поглощая, чтобы потом рассеяться под полуденным солнцем. Недоумевающий столпник, он искал в водной пустыне Господа, но видел только ганзейские суденышки, плывущие к Гданьску, к устью Вислы. Море, презренное море, оставалось неизменным: приливы были слабыми, и у берегов вода имела отвратительный желтый цвет. Иногда с близлежащего Рюгена с великими трудами добирались рыбачьи лодки и бросали якорь в бухточке на дальнем краю острова. Надо придумать какой-то налог! Поселенцы развели свиней и коз, сеяли ячмень, понаставили пасек и курятников. После Сыропустного воскресенья монахи устраивали у себя праздничную трапезу с солониной, но никто к ним не приходил. Поселенцы говорили на языке, которого монахи почти не понимали, а поселенцы не понимали их. На острове появились поля и фермы, однако бóльшая часть территории оставалась невозделанной — все те же болота, лес, чахлый кустарник. Поговаривали, что где-то в лесах по-прежнему скрываются местные, те, кому удалось пережить кровавое усердие Генриха Льва, и шторм, и исчезновение города — события, из-за которых была построена церковь или из-за которых она была построена так плохо. Вчера провалилась крыша здания капитула, завтра рухнет кухонная труба. Церковь разваливалась на куски.

Он сломался, сдался на милость этим бесконечным прорухам и бесконечным же трудам, как потом ломались и сдавались перед ними его последователи. Посвятившие себя монашеству дети Божьи входили во врата, оттуда переходили на хоры, затем вступали в орден, далее следовали лазарет и путь на кладбище к востоку от входа в монастырь. Ряды могил множились, и вот уже здесь покоились двадцать три настоятеля, изнуренные душевными муками и сражениями с собственной церковью, упорно сползающей в море. Теперь даже чаша со святой водой не могла устоять на полу нефа без подпорки — она скользила, скатывалась до самого алтаря. Зимние штормы выгрызали глину из обрыва, а вместе с нею вываливались и уплывали в море подпорки. Монахи несли свою вахту, после каждого шторма спускались и заново их воздвигали, и вот так они однажды обнаружили, на чем действительно стоит их церковь — на кольцах, кубках, серебряных цепях и браслетах, на сверкающих обломках подводного города, принесенных с морского дна. Обрыв, как водится, укрепили, а благословенные дары отнесли настоятелю — набрался почти целый ларец. Но церковь продолжала крениться — на дюйм, на два в год, пока колокола, имевшие собственные представления о перпендикуляре, не уперлись в стены и не умолкли навек.