Наринэ Абгарян - Манюня

— Откуда метла? — невозмутимо поинтересовалась я. Мою невозмутимость, которой бы позавидовал сам Сфинкс, легко можно было объяснить: все в облике моей сестры — и угольный ус, и всклокоченные вихры, и разодранное практически в клочья платье — было вполне обыденным явлением.

— Украла в подсобке у дворника, — шмыгнула Каринка. Она провела указательным пальцем под носом, и рядом с одним усом у нее на лице появился второй.

— Покажи руки, — скомандовала я.

Каринка растопырила пальцы — руки ее были вымазаны чем-то черным.

— Это что такое?

— Уголь, я сначала кидалась в этих балбесов углем, а потом обмакнула в грязь метлу и погнала их как гусей.

Моя сестра была сущим наказанием для всего подрастающего мужского населения нашего квартала.

Мальчики боялись ее как огня — она могла с легкостью поколотить любого из них. Если у какого-нибудь несознательного мальчика почему-то отказывал инстинкт самосохранения и он обижал девочку, то эта девочка прямиком шла жаловаться моей сестре. А далее часы этого мальчика были сочтены — сестра находила его, и все заканчивалось тем, что вечером к нам в дверь скреблась очередная мама, держа за руку очередного покалеченного сына.

— Кто бы мне объяснил, за что я страдаю! — восклицала мама, отвешивая сестре очередной фирменный подзатыльник.

Мы с Манькой очень гордились Каринкой. Пока Каринка оставалась моей сестрой, ни один мальчик не смел подойти к нам ближе, чем на пушечный выстрел. А так как уходить к другим родителям в обозримом будущем сестра не намеревалась, то мы чувствовали себя как у Бога за пазухой.

— Что щас расскажу, что щас расскажу, — забегала глазами по лицу Каринка.

— Что?

— Знаете, чего мне Маринка из тридцать восьмой квартиры рассказала? Что если кто-то сильно скосит глаза к переносице, а в этот момент его чем-то тяжелым ударят по голове, то он останется косым на всю жизнь. Вот!

— Врешь небось!

Каринка выставила вперед свои грязные руки, чтобы мы видели, что она не скрещивает пальцы.

— Клянусь! — поклялась торжественно. — Я и Маринку заставила поклясться и внимательно следила — она пальцы на руках не скрещивала. И даже ноги не скрестила. И даже пальцы на ногах! Я все видела!

Мы переглянулись.

— Это надо же, что в мире творится, — ошарашенно протянула Манюня.

— Давайте я с вами пойду домой, авось проскочу, и мама не заметит, что я платье порвала, — заканючила Каринка.

Мы согласились, хотя знали совершенно точно — мимо маминого взора порванное платье невозможно было пронести. Мы встали перед входной дверью так, чтобы заслонить сестру спинами, и нажали на звонок. И сразу поняли о провале операции, потому что мама открыла нам с таким выражением лица, что мы молча расступились — сестру бы уже все равно ничего не спасло!

Мама затащила Каринку в квартиру, подцепила ее, кажется, за лопатку и, как жертвенную овцу, поволокла в ванную комнату. Молча!

Мы с Маней затравленно прислушивались к голосам, раздававшимся из ванной комнаты.

— Сколько можно, — ругалась мама, — ну сколько можно!

— Ааааа, — орала Каринка, — я нечаянно порвала платье, мам, я не специально, это я когда через окно в подсобку пролезалаааааа!

— Раздевайся! — проорала мама так, что штукатурка посыпалась с потолка. — Снимай все!

Потом послышался плеск воды.

— Топит она ее, что ли? — вылупилась Маня.

Экзекуция Каринки напомнила нам о сломанном плафоне и, естественно, не добавила оптимизма — мы понимали, что и Маню поджидает такая же участь.

Минут через десять отворилась дверь ванной, и оттуда выползла чисто отстиранная сестра. Она куталась в банный халат, мокрые волосы были немилосердно прилизаны к голове, глаза припухли от слез. Кроме пламенно алеющего и увеличенного в размерах раза в два уха, других повреждений мы не заметили. Следом из ванной вышла мама.

— Марш все в детскую, и чтобы ни слуху ни духу вашего не было, понятно? — рявкнула она.

Мы припустили в комнату стаей вспугнутых сайгаков, а когда пробегали мимо мамы — инстинктивно втянули головы в плечи.

В комнате мы сочувственно разглядывали ухо Каринки.

— Больно было?

— Не очень, — шмыгнула сестра, — больнее было, когда она мне мокрые волосы расчесывала.

— А если у тебя ухо навсегда останется красным? — испугалась я.

— Не останется, — махнула рукой сестра, — если твое ухо от удара ведром пришло в норму, то почему мое должно остаться таким?

Я потрогала свое ухо. Все правильно, не прошло и месяца после знаменитого удара пластмассовым ведром по моему многострадальному уху, а оно вполне уже обрело прежние свои очертания.