Михаил Барановский - Форточка с видом на одиночество

Недавно я видел, как один мужчина умер в очереди за овощами.

В считанные минуты он посинел и превратился в труп с остекленевшим взглядом. Только что его интересовало «кто здесь крайний?». Вероятно, он присматривался к помидорам или к огурцам, предполагал, вернувшись домой, сделать салат или сварить борщ. И вот ему уже ничего не надо покупать, ничего не надо готовить…

У меня тоже были кое-какие планы. Я хотел успеть как-то оправдать свою бестолковую жизнь. Как-то наверстать упущенное…

Сердце то заикалось, то захлебывалось в скороговорке, жар наполнял желудок, карабкался по позвоночнику.

Муха парила надо мной, как стервятник.

Я набрал «03». Они приехали быстро, минут через пятнадцать. Молодые и красивые ангелы смерти в синей униформе. Одна из них, доктор по имени Мария, щупала мне живот нежными холодными пальцами. Может быть, это последние женские прикосновения. Отогреет ли еще кто-нибудь свои холодные тонкие пальцы на моем животе?

По дороге в «Склиф», сидя в машине «скорой помощи», я вдруг вспомнил старый черно-белый фильм моего детства «Сердце Бонивура» с молодым Львом Прыгуновым. Враги вырезали пятиконечную звезду на его груди. А он так и не выдал партизан. Тогда я смотрел эту картину со слезами на глазах. Не только из сострадания к мукам красноармейца, но и от стыда за то, что я никогда бы не выдержал подобных пыток и наверняка раскололся, назвал бы всех поименно, обозначил на карте места дислокации. А Бонивур только тихо постанывал и никого не сдал. И вот, когда меня везли в хирургическое отделение «Склифа» с подозрением на внутреннее кровотечение, я трепетал от страха.

И если бы только у меня была альтернатива лечь под нож хирурга или сдать отряд другой партизан, я бы нисколько не сомневался в своем выборе. Я представлял себе этих партизан, у которых, скорее всего, ничего не болит, они беспечно греются у костра и тихо матерятся, попивая чаек.

Все эти долгие годы не прибавили мне героизма. С тихим ужасом я вышел из машины. Больничное помещение было мрачным, зловеще напоминало морг неподалеку от моего дома в Ростове-на-Дону. С той лишь разницей, что это был не маленький провинциальный морг, а большой, столичный.

Жизнь прошла. Окончилась. Не стоит подводить печальные итоги.

Я исчезаю с поверхности земли, ухожу в ее недра.

Мои страхи бесконечны, как Вселенная. Бесконечны сигареты, которые я курю одну за другой, прожигая озоновый слой и верхние дыхательные пути. Бесконечно количество девушек, с которыми я мог бы познакомиться и расстаться. Бесконечны удовольствия и страдания, которые я мог бы испытать. Все это изобилие ограничено только годами моей жизни, количеством сокращений сердечной мышцы. А раз так, то ничто не помешает мне предположить, что и моя жизнь бесконечна, как Вселенная, как сигареты, как девушки, как удовольствия и страдания. Что сущность моя воспарит к небесам. И там, где-нибудь в ноосфере, встретит родственную душу молодой и красивой девушки, безвременно погибшей в какой-нибудь авиакатастрофе. И мы с ней, едва соприкасаясь золотистыми лептонными телами, заскользим над деревьями и лугами, над морями и пляжами, над всеми вами, ныне живущими к новой светлой загробной жизни.

Не знаю, чем станет заниматься она. А я буду писать роман, научусь играть на саксофоне, займусь, наконец, спортом и, может быть, выучу английский еще до того, как истлеет в сырой земле рыжий льняной костюмчик, в котором меня похоронили…

Я летел по какой-то трубе, выложенной слайдами моей биографии, скользил вдоль длинной фотогалереи. И каждый слайд оживал, когда я пролетал мимо, анимируя фрагменты моей жизни в хронологическом порядке. Я летел быстро, но успевал заметить самую мелкую деталь, услышать самое незначительное слово, каждое междометье, каждый вздох, каждый звук… Я видел себя новорожденным с синюшным оттенком и клеенчатой биркой на запястье. Я видел молодую маму, кормящую меня грудью… Счастливого отца, с лица которого, кажется, стерли все морщины и подретушировали седину. Он неуверенно и опасливо брал меня на руки… Я делал первые шаги… И вот уже ноги несли меня в детский сад, затем в школу, потом в университет, потом еще невесть куда по разным дорогам до боли знакомыми маршрутами…

Я понимал, что это кино вот-вот закончится. Где-то над головой уже забрезжил свет, как в кинотеатре, когда заканчивается сеанс.

Я ждал, что вот-вот пленка оборвется или мелькнет слово «КОНЕЦ» и пойдут титры… Но тут, чуть-чуть не вылетев в трубу, я застыл на месте. В отверстии прямо напротив моего лица, затмив собой поток яркого солнечного света, появилась хитрая еврейская бородатая физиономия: