Евгений Алехин - Третья штанина

Мне уже было все равно.

Она что-то возразила, но я крепко обхватил ее тело руками и резко заткнул ее испуг и все мыслимые возражения, вложив в движение все свое отчаяние; назад дороги не было. Она издавала звуки, я не останавливался, не сбавлял темпа, и вот мне подкатило, я достал, хотел вставить ей в рот, но не успел и разрешился на нее. Мы немного полежали, ничего не говоря, отдышались, и я вытер ее живот и грудь – и даже немного попало на волосы – своей футболкой.

Когда Алиса пошла еще выпить, я, уже одетый, лежал, глядя в потолок, в этой обдроченной футболке, ждал, когда мне удастся провалиться в спасительный сон. Но если я закрывал глаза, мне становилось не по себе, там, во мраке под закрытыми веками, было так одиноко, поэтому я снова открывал глаза и снова смотрел в потолок. Что я делаю, чего я хочу, удастся ли мне когда-нибудь разобраться с собой и тем, что происходит?

Через какое-то время Алиса вернулась, совсем уже нетрезвая, сначала меня целовала, даже изображала любовь и страсть. Мне не хотелось. Стоять-то у меня стоял, но мне не хотелось. Вдруг она села на кровати, и понеслось, будто резко передернули рубильник: она стала говорить мне о том, что ей, конечно, хорошо со мной, но она, наверное, все-таки больше лесбиянка, нежели натуралка.

– Я этого не знал, – ответил я.

Потом она легла, а я, наоборот, встал и смотрел в окно. Алиса лежала на кровати и рассказывала голосом актрисы, плохо играющей в плохом спектакле – мне было даже неловко за нее, – рассказывала о девушке, которая недавно ей понравилась, о ее прекрасных глазах, о том, что с парнями она хотя бы может спать, если использовать презервативы, – но с девушкой нет вариантов. Эта ее драма не находила отклика в моей душе, мне было жалко только себя. Потом Алиса вдруг заговорила на тему того, что она уверена: я лучший поэт из всех, кого она знает, и я обязан написать про нее стихотворение, и тогда, может, благодаря моим строкам ей удастся остаться в мире, господи боже, немного дольше. Потом Алиса так же неожиданно переключилась на рассказ о том, что она раньше была влюблена в Игоря.

На это я сказал:

– Но я-то поэт лучший?

Несерьезно сказал. Я просто уже не знал, что ей отвечать. Возможно, Надя еще ждала меня в Москве, а я просто поменял одно на другое. Я махнулся не глядя – на пустой кулак. Я просто поменял честную девушку на нечестную, а возможно даже – порядочного человека на непорядочного. Я поменял хорошую поэтессу на плохую поэтессу.

И еще я был уверен, что Алиса не кончила со мной.

Она сказала:

– Но Игорь, он сильнее меня. Если он захочет меня, ты должен быть рядом, потому что он сильнее меня!

И если на этой ее фразе, важной фразе, судя по интонации, я закуривал сигарету, стоя возле окна и глядя на ночной проспект Ленина, то, когда я выкидывал в форточку бычок, Алиса уже крепко спала. Я укрыл ее заботливо одеялом: она лежала, раскрыв рот, из которого пахло можжевеловым спиртом, немного рыхлая двадцатилетняя дура, пусть и с приятным лицом, но совсем не такая, как в моих мечтах.

Я вернулся домой, ходил по больницам, сдавал анализы. Нашли только коллапс сердца, что-то такое. Терапевт посоветовала мне курить поменьше, а лучше вообще бросить. И еще мой желчный пузырь был немного деформирован («будь уверен, от пьянства»), а так, в общем, я был здоров. Голова болела уже не так сильно, но все-таки постоянно болела, иногда я думал, все – отпускает, а иногда думал, что у меня опухоль или еще какая-то дрянь в этом роде, но пока по анализам все выходило нормально. Иногда голова несколько дней подряд не болит, и вот уже, довольный, решивший, что все прошло, переходишь дорогу или, допустим, садишься в автобус, или моешь руки, как вдруг: бах! – тонкая игла втыкается в висок. Или камнем дают по затылку. Тогда хотелось плакать и думалось, что же это за тупорылые врачи, которые не могут в двадцать первом веке сказать, отчего у тебя болит голова…

Еще я часто думал о Наде, и однажды мне приснился сон, что я уговариваю ее снова быть со мной, целую, прошу взять меня обратно, извиняюсь и говорю, что я люблю ее или хотя бы сделаю все, чтобы полюбить ее. Почему-то действие сна происходило в холле школы, где я учился. Перемена, школьники выходят из классов, Надя сидит на подоконнике, я стою рядом и целую ее в губы. Она целует меня в ответ, но говорит:

– Я люблю сына священника. Я не могу быть с тобой снова.

Я все выпытываю, что такое в нем есть, чего нет во мне. Зачем он ей, ведь это все глупость.