О'Санчес: Осенняя охота с Мурманом и Аленушкой

Нет, но взгляд у горгонихи тот еще! Покруче, даже, чем у Алёнушки! И думает по-русски без акцента.

Горгона полностью выбралась из под земли — толстая, блестящая, одновременно похожая на кальмара, букет из червей, дерево и русалку… Только у русалки хвост, а у этой лапы…

И пошла через поляну сюда, к Лёхе. Попался ей на ступню волколак — хвать щупальцем и под глаза… там у нее пасть… Симпатяга.

Лёха из чистого любопытства вогнал в грудь и в брюхо приближающемуся чудовищу полный рожок серебряных пуль, тридцать зарядов ровно — впитались без остатка, даже не споткнулась, не покачнулась, г-гадина. Что и следовало ожидать: демоны старой школы гораздо выносливее нынешних.

— Я тебя съем, человечек, тебя и служек твоих… напитаю себе утробу, возрадуюсь душонке твоей, крови твоей, мясу твоему…

Не так-то просто было отвести взгляд в сторону, пришлось даже шеей дернуть, чтобы освободить внимание… Лёха развернулся и пошел прочь, в обратную сторону, к началу дороги.

— Мурман, рядом. Рядом, собачатина! Я тебе похныкаю сейчас, хватит, я сказал! Тебя и так уже всю ночь развлекали… половецкими плясками! Алёнка, фас! Заканчивай тут и догоняй.

Всё, закончилась сегодняшняя охота. А этих куда?.. Лёха поколебался одно мгновение, но преодолел в себе опустошенность и усталость, развернулся. Мешок с патронами и автомат пришлось положить на землю, рюказак где-то потерялся, новый покупать… Из вскинутых рук его взметнулсь в высокое черное небо ослепительное белое заклинание и тут же рухнуло вниз, тысячами острых зазубренных лезвий. В горгону ничего не попало, но волколаки закончились, все до единого. Года на два-три теперь почти вся округа от них очищена будет. Потом, конечно, опять расплодятся, законы природы не переделать…

За спиной послышался треск, хруст и скрежет, словно кто-то ломал сарай в густом валежнике — это в могучих Алёнкиных объятиях лопались кости и сухожилия демона-горгоны. Леха вздохнул и оглянулся в последний раз — точно ничего не забыл?.. Надо будет еще разбираться, усиленно думать по поводу воздушного нападения — что там такое произошло?.. И вряд ли это случайность.

— Алёнка! Поужинаешь — и сразу к нам! Не на Мурмане же мне домой скакать!

Мурман поднял голову и недоуменно распахнул свои веселые синие глаза:

— А почему!? А я всегда! А в лучшем виде! Поскачем, дорогой хозяин — только пыль столбом!

— Угу. Если бы ты был конёк-горбунок — тогда да, а так — ушей у тебя нет, за что я держаться буду? И росту в тебе маловато, все ноги по кочкам обобью. Лучше подбирай, вон, пока идем, сгустки, магию да ауру, мою да чужую, а то скоро все растает.

Мурман с удовольствием подчинился, а Лёха побрел дальше, «калашников» в одной руке, полупустой мешок с патронами в другой. Мешок тоже волшебный, безразмерный, бабушкин, поэтому надо вернуть.

Эх… Вот, идут они с Мурманом по ночной осенней дороге, оба теплокровные, оба думают, оба мечтают… Вроде бы об одном и том же, но по-разному.

Где-то в предутренней мгле, далеко впереди, их ждет бабушкин дом (К себе домой Лёха возвращаться не спешит: пусто, темно, не топлено, еды нет… А у бабушки совсем иное — подумаешь, ночь!? Там свет и радостная суета, там по всему дому и даже во дворе — витают вкуснейшие запахи, там все готово для встречи усталых героев-охотников). В горнице под потолком светится мягким апельсиновым светом абажур, в печке тихо потрескивают дрова, бабушка уставила половину стола всяческими вкусностями, и заглаточками, и заедочками, и горячими, и холодными… а на другой половине царствует громадный самовар… только что вскипел… Кот Васька мурлычет по-доброму, клубком у бабушки на коленях, Прокопыч и Мулена уселись в углу на сорном венике и шепчутся, хихикают, затевают что-то против Мурмана, но тот лежит себе на любимом месте, под обеденным столом, и якобы ничего этого не замечает… сытый до отвала от щедрот старой хозяйки Ирины Федоровны и поэтому благостный… Алёнке тоже хорошо, она угнездилась у Лёхи под мышкой и спит…

Да, так оно и будет. Но вот в чем разница: для Мурмана все это — привычное и неотъемлемое счастье вечного беззаботного бытия, а для Лёхи — всего лишь маленькая передышка в глазке никогда не прекращающейся бури, крохотный оазис посреди урагана страстей и невосполнимых потерь, которых не избежать, от которых не спрятаться, несмотря на все свое могущество, ни завтра, ни послезавтра, ни через год, ни через тысячу… Если, конечно, он проживет эту жалкую тысячу лет… Почему нет? — Другие дольше живут…