Анита Мейсон - Ангел Рейха

– О боже, опять я за свое, – сказала Лиза. – Мой отец – психоаналитик.

Теперь я почувствовала себя оскорбленной, и меня нисколько не интересовало, кто ее отец.

– Поневоле начинаешь все усложнять, – сказала она. – Анализируешь все подряд. Дома мы постоянно этим занимаемся. Если нацисты придут к власти, у отца будут неприятности. Возможно, нам придется покинуть страну.

Я понятия не имела, о чем она говорит. Но некие серьезные и зловещие вопросы смутно замаячили в моем сознании. Мне хотелось, чтобы Лиза продолжала говорить о себе, о своей семье и о туманной угрозе, нависшей над ними, но она опять переключила внимание на меня.

– Наверное, для тебя полеты – насущная потребность.

– Да.

– Расскажи мне.

– Обещай, что не будешь ничего анализировать.

– Обещаю, что буду анализировать все только мысленно.

В тот день я не поехала в летный клуб. Мне не хотелось. Я гуляла по лесу со своей новой подругой и говорила, говорила без устали, восхищаясь игрой солнечных бликов на ее светлых волосах, казавшихся почти серебряными в ярких лучах. Вокруг нас прыгали белки, словно не замечая нашего присутствия. Как прекрасен Берлин весной, думала я.

Я видела Лизу еще на нескольких лекциях, которые посетила, но она всякий раз общалась с другими студентами. Позже я написала на адрес, который она мне дала, но ее семья уже переехала оттуда.

Через несколько месяцев начальник ремонтной мастерской поручил мне самостоятельно разобрать и собрать двигатель за выходные.

К тому времени я уже полюбила двигатели. Я поняла двойственность их природы. Есть железная логика, свод непреложных правил; и есть момент непредсказуемости, некий дьяволенок, прячущийся в клапанах и шайбах. Поэтому каждый двигатель обладает индивидуальностью и требует индивидуального к себе подхода.

Аккуратно раскладывая детали на расстеленных на полу газетах в гулком помещении мастерской, я трудилась до позднего вечера субботы и весь следующий день. На вторую ночь, где-то после двенадцати, произошла странная вещь. Двигатель стал собираться словно сам собой. Обильно смазанные маслом детали буквально выпрыгивали из моих рук и сами становились в гнезда или на петли с влажным щелчком.

Я закончила работу к шести тридцати утра и сидела на деревянном ящике, жуя бутерброд, когда появился начальник мастерской. Он молча обследовал двигатель. Потом одобрительно кивнул.

– Ты хорошо потрудилась, – сказал он и приступил к своим делам.

Я ликовала. С кружащейся от недосыпа и гордости головой я доехала на автобусе до своего дома и рухнула в постель.

Я проснулась к вечеру и обдумала сложившуюся ситуацию. На меня разом нахлынули все чувства, которые я подавляла на протяжении многих месяцев: чувства вины, сомнения, страха. Родители тратили свои заработанные тяжелым трудом деньги на мое образование. А я торчала в ремонтной мастерской, ковыряясь в промасленных железках.

Я взглянула на свои черные обломанные ногти и со стыдом вспомнила ухоженные руки своих сокурсников. Все они собирались стать врачами. А кем собиралась стать я?

Сидя на кровати в своей убого обставленной мансардной комнате, я услышала маршевое пение коричневорубашечников. Жизнерадостный рев воодушевленных голосов. Мне словно нож вонзили в сердце.

Я подошла к окну и выглянула на улицу. В соседних домах загорались окна. Последние шеренги штурмовиков, во всю глотку орущих свою песню, скрылись за углом. Я страстно позавидовала их уверенности в правильности избранного пути. Они оставались самими собой и делали то, что хотели, – свободные от всяких сомнений и угрызений совести, как животные. Мне безумно хотелось походить на них. Больше всего на свете мне хотелось походить на них.

Но что же со мной не так?

Я не интересовалась ничем из того, чем мне следовало интересоваться. Я не желала ничего из того, что мне следовало желать. Я хотела только одного – и именно этого, постоянно повторяли мне, я не могла получить.

Проблема заключалась в том, что в глубине души, где каждый знает всю правду о самом себе, я не чувствовала себя виноватой. О да, я лгала родителям, терзалась мыслями о запущенной учебе и была одинока, поскольку сама сложившаяся ситуация по природе своей исключала возможность доверительного общения. Все это лежало на поверхности. Глядя на огни, которые зажигались в окнах напротив, освещая жизни, протекавшие, вероятно, в согласии с неким предначертанным планом, я поняла, что должна прожить собственную жизнь. Здесь я действительно ничего не могла поделать.