Анита Мейсон - Ангел Рейха

Насчет кромешной тьмы я преувеличиваю. Почти все время по обеим сторонам от кресла, где сидел генерал, мерцала тонкая красная линия, расплывчатая сияющая линия. Зарево пожаров, бушующих в городах под нами. Периодически красное мерцание затмевала ослепительная голубовато-белая вспышка, которая озаряла весь хвостовой отсек, и мгновением позже самолет сотрясался и круто уходил вниз. Тесно сжимавшие меня металлические ребра корпуса врезались мне в тело с ударной волной от каждого взрыва. Я испытывала странные ощущения, поскольку грохота разрывов не слышала. Все перекрывал рев «фоккеровского» движка Я слушала, так сказать, костями.

После каждой такой яркой вспышки проходила примерно минута, прежде чем мои глаза начинали снова различать зеленые цифры на циферблате часов.

Примерно на двадцатой минуте полета «фоккевульф» вдруг камнем ухнул вниз. Я крепко выругалась. Я пришла в бешенство при мысли, что мне придется умереть вот так, лишним грузом в чужом самолете. Я взвыла от бессильной ярости в своем крохотном отсеке, когда самолет стал падать, и вытянула перед собой руки, словно собираясь нырнуть, словно взывая к Богу. Пусть все случится быстро. Пусть она меня помнит. Пусть меня простят.

Но неожиданно мы выровнялись. Я перевела дух, и кровь, секундой раньше пульсировавшая в висках, бросилась в мои онемевшие ноги. Восхитительная вонь серы и бензина.

Пилот спикировал, чтобы уйти от истребителей, сказал генерал.

Я вспомнила другое пике.

Синее небо над золотыми полями. Далеко внизу – кирпичные здания и взлетно-посадочная полоса Исследовательского института планеризма.

Я находилась на высоте три тысячи метров. Передо мной заложил вираж и ушел на разворот самолет-буксировщик.

Мне предстояло испытать работу аэродинамических тормозов при пикировании. Новое слово в авиации. Щитки крепились снизу к крылу и, когда планер входил в пике, автоматически выдвигались, препятствуя воздушному потоку. При первых испытаниях планер так трясло, что он чуть не развалился. Тормоза пришлось переделать. Теперь мне предстояло провести последнее – и самое сложное – испытание новых тормозов. Вертикальное пике с трех тысяч метров.

Никто не знал, что произойдет во время пике.

Я в очередной раз пробежала глазами по панели управления, а пальцами по привязным ремням. Небо лучилось золотым светом. Такое прекрасное утро – а я умру.

Я осмотрелась, проверяя, нет ли поблизости других самолетов. Во рту у меня пересохло.

Я сказала себе, что запросто могу отвертеться от сегодняшнего испытания. Придумать предлог – дело нехитрое. Да, погодные условия идеальные, но завтра будут такие же, если верить прогнозу. Могу сказать, что кресло закреплено непрочно. (А разве нет?) Через час я уже отчитаюсь перед начальником полетов и буду пить кофе в столовой, болтая с Дитером. Через час…

Я перевернула машину брюхом кверху и уронила нос.

Ах, это падение в бездну.

Планер устремился круто вниз, а я болталась над самым носом машины в прозрачном пузыре, и поля передо мной росли, поднимались, как… Как что? Кипящее молоко в кастрюле.

Я сосредоточила внимание на циферблатах. Если стрелка перевалит за отметку 200 км/ч, значит, тормоза не работают должным образом. Начнется вибрация. Вскоре она станет неуправляемой.

Две тысячи метров.

Я сидела (вернее, камнем падала вниз), вся подобравшись, как настороженное животное. С острым взглядом и острым слухом. Я ничего не пропускала мимо ушей. Все слуховые впечатления мгновенно поступали в мозг, который анализировал каждый звук, производимый стремительно несущейся к земле машиной. Каждый писк, каждый стук, каждый треск. Я ждала одного конкретного звука. Резкого сухого шороха крыльев. Через несколько секунд такой шорох превратится в скрип, какой издает натянутая до предела материя, прежде чем порваться. Не дай мне бог услышать этот звук.

На высоте тысяча пятьсот метров стрелка по-прежнему неподвижно стояла на отметке 200 км/ч, и я ощутила прилив безумного возбуждения. Во время испытательных полетов со мной такого еще никогда не случалось, и я не могла позволить себе подобные чувства: я же профессионал. Но все же возбуждение владело мной. В крови кипел запретный адреналин. Я камнем падала вниз, поля неумолимо надвигались на меня, и мне казалось, что вся моя предшествующая жизнь являлась лишь подготовкой к этому пикированию, к этому упоительному полету, подобному стремительному полету стрелы, пущенной в сердце земного шара. Когда альтиметр показал триста метров и я потянула ручку управления на себя, после чего меня снова вдавило в кресло и мир толчком выровнялся под моими крыльями, на какой-то миг я почувствовала, что не хочу выходить из пике.