Анита Мейсон - Ангел Рейха

Мне сказали, что больше я никогда не буду летать.

Доктор стоял у моей кровати с важным и значительным выражением лица. Я знала это выражение: за ним скрывались растерянность, бессилие и нежелание иметь какое-либо отношение к делу. Он был младшим ассистентом хирурга.

– Фройляйн Курц.

Я скосила на него глаза, не поворачивая головы. Поворачивать голову было больно. Смотреть на него было больно.

– Вы спрашивали, каков прогноз врачей.

Да, действительно. Я спрашивала уже три месяца. Полагаю, было неразумно задавать такой вопрос в день поступления в госпиталь, когда я поднималась по лестнице на дрожащих ногах, прижимая носовой платок к дыре посреди лица, в сопровождении санитаров, которым я не позволила поддерживать себя под руки.

– И каков он?

Шевелить губами все еще было трудно, они казались слепленными из сырого теста. На некоторых согласных я сильно присвистывала.

– Вы больше не сможете летать.

– Чушь! – невнятно проговорила я.

– Прошу прощения?

Я повторила.

– Мне очень жаль, но вы должны смириться с фактом. Попытки бороться с неизбежным только замедлят процесс выздоровления.

О чем говорил этот болван? Я всегда боролась с неизбежным. Только так я могла жить.

– Почему вы так уверены? – спросила я.

– У вас было шесть трещин в черепе.

Я знала это. Когда они мне сказали, я испугалась Мой череп, незаменимое костяное хранилище хрупкого мозга. Но теперь я даже гордилась тем, что он уцелел, несмотря на все шесть трещин.

– Да, – сказала я.

– Ваш мозг подвергся сжатию.

– Похоже, это ему не особенно повредило.

У него дернулось веко от раздражения.

– Но никоим образом не пошло на пользу. Кроме того, как вам известно, у вас были сильно повреждены лицевые кости, в частности смещена верхняя челюсть. – Он посмотрел на меня чуть ли не враждебно. – Для большинства женщин это стало бы тяжелейшей травмой. Мы удивлены.

Он на мгновение умолк под моим пристальным взглядом.

– В результате повреждения мозга и среднего уха вы еще много месяцев, если не лет, будете подвержены приступам тошноты и головокружения. Функции вашего вестибулярного аппарата никогда не восстановятся полностью. Летчики, получившие подобные увечья, обычно не возвращаются в строй.

Я нетерпеливо пошевелилась.

– Вы чувствуете, что ваша способность к концентрации внимания ослабла? Что вам трудно сосредоточить мысли?

– Не особо. В общем и целом, мои мысли сосредоточены на желании поскорее отсюда выбраться.

– Вы увидите, что вам стало труднее сосредоточиваться, чем раньше. Наверное, я не ошибусь, если скажу, что способность концентрировать внимание совершенно необходима для работы, которой вы занимались?

Работа, которой я занималась. Подо мной снова взмыл в небо «комет».

– А можно восстановить эту способность, если тренировать ее?

– Тренировать?

– Упражнениями для развития внимания.

Он казался удивленным, словно услышал от маленького ребенка вопрос по теоретической физике.

– Ну… гм… полагаю, можно, до некоторой степени. Но она никогда не восстановится полностью Вы должны смириться, фройляйн… – он улыбнулся без всякого сожаления, – с вашим окончательным приземлением.

Он заглянул в мою медкарту и двинулся прочь.

– Доктор, – сказала я.

Он оглянулся, раздраженный.

– Вы хотите, чтобы я называла вас «доктор», обращаясь к вам?

– Конечно. Это мое звание.

– Мое звание – капитан, – сказала я.

На время восстановительного периода я поселилась в домике на склоне горы, где никто бы не докучал мне.

В общем, мне действительно никто не докучал. Деревенские жители поглядывали на меня с любопытством, но вежливо сторонились незнакомки, которая, по словам почтальона, занималась какими-то странными вещами. Гостей я постепенно отвадила: я говорила, что для восстановления функций мозга мне требуется полное уединение, и в конце концов даже мерзкий герр Менке с отрядом своих вымуштрованных мальчиков оставил меня в покое. Единственным человеком, регулярно наведывавшимся ко мне, была Гретл, жена живущего по соседству фермера, которая по договоренности каждый день приносила мне горячий обед. Зачастую она приносила мне и завтрак: пару домашних булочек, накрытых салфеткой, и кусок крестьянского масла на блюдце. Я наливала ей чашку кофе (я привезла с собой большую коробку настоящего кофе, больше мне нечем было угостить добрую женщину), и мы сидели вместе за обшарпанным кухонным столом и смотрели на долину.