Иосиф Гольман - Любовь заказывали? (сборник)

«Что с вами?» – спросила она издавшего непонятный звук водителя. Другая тоже могла бы спросить. Но вряд ли смогла бы сымитировать такое искреннее волнение по поводу проблем малознакомого мужика.

Эта – не имитировала. Эту – действительно волновало. «Точно, мать Тереза», – вспомнил Железнов Ванькино выражение.

Они проехали вместе больше часа – Глеб забрал даму прямо из кабинета Еремеичева, – однако толком так и не пообщались. Не то чтобы она его заинтересовала – но Железнов не привык, чтобы на него настолько не обращали внимания. Даже какой-то неспортивный азарт, несмотря на все предупреждения Еремеичева (а может, благодаря им?), появился.

Ладно, не последний раз встречаются – Глеб собирался восстановить родительский дом и некоторое время жить здесь, в Синдеевке.

Он подвез даму к свежепокрашенному одноэтажному строению – детдому. Раньше этого здания в деревне не было. Теперь – появилось. Не самое шикарное – в Синдеевке построились несколько екатеринбургских богачей, – но вполне достойное.

На скамеечке у мощных, из доски-сороковки, ворот сидела пожилая женщина, видимо, няня. И стояли двое детей, скорее даже подростков.

Увидев выходящую из машины Майю, подростки – девица и парень – неуклюже бросились к ней, издавая радостные звуки. Их руки и ноги двигались нескоординированно, отчего дети напоминали двух крупных медвежат. Раскрытые рты были радостно растянуты, но слова образовывались медленно, с трудом. И еще более сложно связывались во фразы.

Глеб теперь рассмотрел их глаза.

Его передернуло от неожиданности.

Можно как угодно нарядить дауна. Можно увешать его золотом и усадить в лимузин. Можно – одеть в смокинг и бабочку. Все равно глаза – выдадут.

Только улыбки на их лицах были настоящие, без дефектов.

Троица обнялась и несколько секунд стояла неподвижно.

А Глеба вдруг снова проняло: столько счастья на лицах он давненько уже не видывал.

Его самого уж точно вот так никто не встретит. Даже самый последний даун…

Не прошло и месяца, как Федя и Марина – так звали подростков – столь же радостно встречали и Глеба. Они вообще были очень дружелюбны, эти ребята, которых мать-природа безо всякой их просьбы «наградила» лишней, сорок седьмой, хромосомой.

Поначалу Железнов их побаивался. Не в том смысле, что ожидал от ребят опасностей. А так, как малые дети из российской глубинки пугаются, впервые увидев, как теперь принято говорить, афроамериканца.

Дауны – названные в честь английского доктора, полтора столетия назад описавшего это заболевание, – резко отличаются от нормальных детей. Плоское лицо, узкие, скошенные вниз глаза. Искривленные мизинцы. Куча болезней внутренних органов.

И конечно, умственная отсталость. Степень – разная, в зависимости от хитрых сочетаний хромосомного дефекта. Глеб из быстрого, на ходу, рассказа Майи мало что понял про «трисомию» и «мозаичность», но именно от этого «трисомийная» Марина имела беспощадную запись «олигофрен в степени идиотии», а «мозаичный» Федя – пугающий приговор «имбецил».

Впрочем, Майя рассказала, что подобные приговоры, особенно вынесенные в условиях российских больниц, частенько удается пересмотреть в сторону смягчения. Так, Маринка, «осужденная» на чисто растительную жизнь, имела не такой уж малый словарный запас, а ее улыбка сильно скрашивала страшное, неживое выражение лица с неестественным румянцем на щеках. Федя же умел читать и писать, причем делал это достаточно бегло. Конечно, он не все понимал в прочитанном. Но разве много людей разберутся в диссертации Эйнштейна, написанной почти сто лет назад? И что, сильно мы от этого переживаем?

Подобные мысли появились у Глеба не сразу. Поначалу он был настроен иначе. Затеи Майи, променявшей столичный уют на общество детей-изгоев, казались ему, может, и благородными, но очень уж… вычурными, что ли… Неестественными.

Все равно эти дети не вернутся в общество. Так стоит ли на них гробить жизнь?

Он даже как-то неосторожно позволил себе озвучить свою позицию. И чуть было не стал для Майи врагом.

Опять не так. Врагом он, конечно, не стал, потому что сложно себе представить, чтобы Майя кого-то ненавидела. Обидчиков своих детей она просто не замечала. Именно как на пустое место смотрела эта юная, но сильная женщина на людей, не считавших людьми ее воспитанников. Она как будто отвечала им тем же.

Причем – невзирая на ранг. Один из высоких екатеринбургских чиновников, построившихся в Синдеевке, как-то посетовал ей на неприятное соседство. И потребовал ограничить «уродов» их внутренним двором. Ему не хотелось, чтобы его собственные дети видели эти «унылые лица».