Джозеф Хеллер - Видит Бог

— А я буду служить тебе и буду вторым по тебе, — продолжил он свой торжественный обет, который дальнейшие события лишили всякого смысла; взгляд его оставался потупленным, как бы от деморализующего смирения. — Не бойся руки отца моего, ибо ты будешь царствовать, и отец мой знает это. Он не любит меня, Давид. И никогда не любил. Он чуть не убил меня после того, как я столь отличился в битве при Михмасе. Только за то, что я поел меда, так он сказал, но я уверен — из зависти. Народ тогда встал как один человек и спас меня. Впрочем, отец мой никого из своих детей никогда по-настоящему не любил. Ты был единственным, кого он полюбил на недолгое время, и ты ни в чем не подвел его и ни в чем не знал неудачи. Может быть, потому он ныне и боится тебя и ищет смерти твоей.

— Если верить ему, это я ищу его смерти.

— Он не в своем уме, Давид. В Михмасе он собирался атаковать их в лоб. Он и сейчас намерен проделать это. Мне кажется, отцу ненавистна мысль о том, что кто-то станет ему наследовать, вот он и норовит, погибнув, утянуть за собою всех нас. Тогда, в Михмасе, я почувствовал, что должен предпринять нечто, способное его остановить. Потому-то я, дождавшись ночи, и ушел тайком с моим оруженосцем, чтобы попытать удачи на извилистой горной тропе, ведшей к передовому отряду филистимлян. Тропа была крутая, каменистая, — продолжал он, — быстро взобраться по ней я не мог. Я оказался между острой скалой с одной стороны и острой скалой с другой.

Он надумал рискнуть и показаться вражеским часовым, выдав себя за местного израильтянина, который прятался в пещере, а теперь просит пропустить его, чтобы он мог вернуться в свой жалкий домишко в пустыне.

— Если они позволят нам подняться к ним, — прошептал он оруженосцу, — мы поднимемся. Я возьму с собой копье, и, надеюсь, Господь предаст их в руки наши. А не позволят, так не позволят. Вернемся в лагерь. Волков бояться — в лес не ходить.

Филистимляне презрительно и насмешливо разрешили ему подняться к ним, намереваясь поглумиться над Ионафаном и, может быть, даже подергать его за бороду.

— Вот, евреи выходят из ущелий, в которых попрятались они, — перекликались филистимляне. — Взойдите к нам, мы вам покажем пару штучек.

Лучше б им было прикусить языки. Прежде чем они сообразили, как он их надул, Ионафан перебил около двадцати человек на половине поля, обрабатываемого парою волов в день. Уцелевшие разбежались и, питая уверенность, что Ионафан возглавляет авангард крупного отряда, пришедшего, чтобы их окружить, принялись сеять своими преувеличенными россказнями панику в главном стане. Слух об учиненной Ионафаном резне, неудержимо разрастаясь, пронесся по лагерю, и начался ад кромешный. В свете ранней зари дозорные израильтян увидели, что филистимляне рассеиваются, ударившись в бегство. Саул, пользуясь случаем, приказал наступать, а затем все испортил бессмысленным обетом, принесенным им Богу, но, судя по всему, мстительно направленным против Ионафана.

— Проклят, кто вкусит хлеба до вечера. — Таков был идиотский приказ, отданный Саулом, который к тому времени уже произвел перекличку и отличнейшим образом сознавал, что только Ионафан мог учинить всю эту заваруху и что о запрете его Ионафан, до той поры еще не возвратившийся, ничего знать не будет.

Израильтянам, с голодухи слабым на ногу, пришлось еще до наступления вечера прекратить преследование врага. Они накинулись на добычу, и брали овец, волов и телят, и закалывали их на земле, и ели с кровью. Саул такое их поведение не одобрил. Ионафан же вернулся в лагерь с глазами, посветлевшими от меда, которого он вкусил в лесу. Услышав о запрете Саула относительно вкушения хлеба и увидев, что этот запрет помешал перебить филистимлян в гораздо больших, чем можно б было, количествах, он отозвался о нем неодобрительно. Саул же беспощадно и последовательно подвигался к своей немилосердной цели, к расправе с Ионафаном. Он действовал методом исключения, раз за разом бросая жребий. Жребий указал сначала на колено Вениаминово, то есть на Саулову семью, а затем обнаружился и главный виновник — Ионафан.

— Я отведал концом палки, которая в руке моей, немного меду, — сказал Ионафан, — и вот, за это я должен умереть?

— За это, — ответил Саул и пожал плечами, словно бы умывая руки, — ты, Ионафан, непременно умрешь.

Однако народ-то понимал, что именно Ионафан доставил в тот день столь великое спасение Израилю, и не позволил даже волосу упасть с головы его на землю. Народ освободил Ионафана и прятал его до поры, пока не утих гнев отца его.