Фридрих Горенштейн - Яков Каша

Яков Павлович Каша родился и вырос в селе Геройское, бывшая деревня Перегнои.

«Есть каша с смальцем, а я Каша с пальцем», — так он любил шутить, когда рассказывал о себе.

Яков Каша, как и его друг Ефим Гармата, был пролетарско-крестьянского происхождения. Работал он на гранитном карьере, расположенном вблизи села, а также одно время трактористом в колхозе. Черный гранит из Перегноев шел на памятники героям революции и войны, на строительство правительственных зданий и даже, говорят, отчасти принимал участие в сооружении могилы номер один, ленинского мавзолея.

В 56 году на совещании передовиков промышленности строительных материалов непосредственно Каганович Якову Каше руку жал.

А личная жизнь Якова Каши сложилась следующим образом. Имел он сына Емельяна и внука Игоря — Игоряху. Имел он и жену Полину…

Встретил он Полину в райцентре, городке Трындино, на деревянном мосту, возле водяной мельницы в апреле 1932 года. Весна была холодная и голодная. Так много народу повымерло, что стало это делом привычным. Померли у Якова братья и сестры. О них он погоревал. Померла мать, о ней он горевать не стал, била она его сильно, когда выпьет. А отца у него давно не было. Остался Яков один, но был уже на своих харчах, подпаском в коммуне под названием «Хлеб и сало пополам». А пастухом был его друг Ефим Гармата, который постарше Якова на два года. Так и прошел Ефим Гармата жизнь на полшага впереди Якова Каши. Яков в пастухи, Ефим в члены правления, Якову Каганович руку жал, а Ефиму — Ворошилов с Буденным компанию составили в народном переплясе под «Эх ты, яблочко…». Бессмертная песня, гимн революции и гражданской войны… Словно раздвинулись стены кремлевского зала, степью, чебрецом запахло, и борьба с мировой буржуазией стала делом не бюрократов, бухгалтеров и лекторов, а стальных бойцов, которые не боятся запаха крови… Всякий лихой боец — в мирное время бунтарь и хулиган, ибо отнята у него инициатива бить и резать.

Вот в перерыве между заседаниями передовиков-стахановцев пошел чернявый… Руки вразлет, ноги бьют, как из «максима»… тра-та-та-та… Эх ты, яблочко… топтало… Молод еще, в гражданской не участвовал… А похож на того… из третьего эскадрона…

Увлажнились глаза у товарищей Буденного и Ворошилова. Крепко пляшет чернявый, но и Буденный с Ворошиловым не плохо кренделя плетут. Еще бы, лучшие плясуны Политбюро ЦК ВКП(б) данного созыва. И якобы Сам глянул, улыбнулся в усы и сказал Молотову: «Хорошо пляшет комсомолец… Настоящий крестьянский парень… Отстают Семен с Климентием. Пора на пленуме поставить вопрос об улучшении художественной самодеятельности нашего Политбюро…»

А тут же почтительно суетится белоглазый с блокнотиком и шепотком: «Как фамилия товарища? Который с товарищами Буденным и Ворошиловым… Ясно… Из села Геройское… Ясно…»

С тех пор начал расти Ефим Гармата. Но в местных масштабах. Был членом правления, был председателем колхоза, был директором мебельной фабрики в райцентре, был председателем месткома карьероуправления… А когда достиг пенсионного возраста, стал освобожденным секретарем партбюро… Яков же Каша, который после стахановской жизни на пенсию уходить не собирался, числился сторожем, но с широкими партийными полномочиями.

Однако в весну 1932-го все это было еще делом неизведанного будущего. Стоял тогда Яков Каша на мосту, смотрел на грязные сугробы, слушал плеск воды, грохот мельничных жерновов, жадно вдыхал запах мучной пыли, и от этого кусок липкого коммунарского хлеба, который он ел, казался ему вдвое аппетитней.

Подошла драная старуха, поклонилась, попросила хлебца Христом Богом…

— Поди в церковь, — посоветовал ей Яков, — недалеко… И на кусок хлеба соберешь, и помолишься… А я религиозным не подаю, я комсомолец…

— Так закрыли церковь-то, — сказала старуха, — и поп сбежал…

— Еврей из района приезжал, лекцию говорил… Вроде бы поп всю церковную казну в Палестину вывез…

— Это раньше была Палестина, — сказал Яков, который к тому времени посещал кружок ликбеза и читал по слогам газеты, — это по-религиозному Палестина, а теперь она Месрапотамия называется.

— Может, и так, — согласилась старуха, — да церковь закрыли.

— А раз закрыли, в комсомол поступай, — засмеялся Яков.

— Извинения прошу за беспокойство, — сказала старуха, поклонилась Якову и пошла по мосту на другой берег… Яков от нечего делать посмотрел ей вслед и увидел молодую нищенку, тоже бледную и драную. — Развелось их, — сердито подумал Яков, — только от одной отвязался…