Фридрих Горенштейн: Яков Каша

— Иди в дом, — говорит Емельян жене, — пацана простудишь. — Кончились танцы, гармонист устал… Эйсех вус… Фарвус…

А на следующий день пропал Емельян. Пошел на работу и не вернулся… Ни днем к обеду, ни вечером к ужину, ни ночью.

— Он у Зинки, — нервничает Анюта, — у Зинки Чепурной. Зинка Чепурная, дочь того самого Чепурного, трактор которого убил Полину, была росту небольшого, а рот большой и зубы белые, семечко к семечку… Отборные зубы, фарфор… Хотя и у Полины были такие зубы и у Анюты. Красотой зубов девки в этой местности славились, может оттого, что много ели чеснока. Но Зинка при подобных зубах отличалась турецкой чернявостью. Емельян же по приходу из армии опять за гармонь взялся. И была эта пара Емельян — Зина, словно друг для друга предназначенная. В область на смотр собирались посылать. Как объявят: «Исполняет Зинаида Чепурная, аккомпанирует Емельян Каша», — зал сельского клуба сразу зашумит, а потом затихнет, удовольствие предвидя. Голос у Зинаиды был возбуждающий, она словно не пела, а ласково стонала.

А Емельян перебор дает.

А Зинаида с платочком в руке.

— У Зинки он, Чепурной, у Зинки, — нервничает Анюта.

— Если так, то не сын он мне, а тебе не муж, — говорит Яков, — пусть идет в семью убийцы его матери… А мы без него жили и проживем… Ведь верно, Анюта? Игоряху воспитаем…

— Верно, — отвечает Анюта и повернулась как-то, плечом повела так, что совсем в тот момент исчезла разница между нею и молодой Полиной, в первый год женитьбы Якова и рождения Емельяна. Даже кофточка на ней была похожая, ситцевая в крапинку, на груди в обтяжку. И задрожало, защекотало у Якова, покатилась щекотка полукругом вниз от пупа по животу и остановилась в напряжении.

Поужинали в покое. Игоряха тоже не плакал, заснул тихо. Мир царил в хате, семейное удовольствие. Но на третьи сутки все же заволновались. Пропал сын Омеля, пропал муж Емельян.

— Может, случилось что, — говорит Анюта, — пьяный в карьер упал или в реку. Или на шоссе поперся, а там под машину… Зинка-то Чепурная в отъезде уже две недели… У тетки своей гостит в Мясном. И там, вроде, замуж идти собирается за милицейского старшину… Я узнавала.

— Насчет милиции ты хорошо напомнила, — говорит Яков, — в милицию надо, в район. Пусть розыск организуют.

Оделся Яков торопливо и поехал в район. Сын все ж единственный.

В район добрался под вечер. В райотделе милиции все двери были заперты, только за перегородкой сидел дежурный, лузгал семечки и складывал их в баночку из-под консервов. Видать, семечки лузгали здесь постоянно, а баночка стояла давно.

— Сын у меня пропал, — запыхавшись сказал Яков, — Каша фамилия.

— Как пропал? Какая каша? — неторопливо, привычный к чужим чрезвычайностям, спросил дежурный.

— Каша фамилия… Уже три дня назад, и нет, — ответил Яков, — и на работу не является, я выяснил.

— Прогульщик, значит, — сказал дежурный.

— Да как вы разговариваете… Яков Каша… Стахановец, фронтовик… Я пойду… Я дойду…

— Завтра, папаша, дойдешь, — сказал дежурный, — рабочий день кончился.

— Где начальник? Кто есть из начальства?

А руки у Якова независимо существуют, сами двигаются вниз-вверх, хоть он их старается держать полусогнутыми на уровне груди.

Соседние двери открылись, упала в коридор полоска электричества, и глянула лохматая голова.

У головы фамилия была старший лейтенант Простак. Без «старший лейтенант» фамилия не звучала. Даже частные письма к матери в город Гродно, Черниговской области, он подписывал обратным адресом: город Трындино, улица Парижской Коммуны, 4, старшему лейтенанту Простаку Анатолию Тарасовичу.

Разлохматил голову старшему лейтенанту Простаку протокол, который вернули из прокуратуры. Прокурор Таиров, татарин, недавно работает, а уже старается свои порядки завести.

«Из ларька похищено, — пишет заново старший лейтенант Простак, потом зачеркивает и пишет: — В ящиках витрины находятся конфеты «Мелитопольские», пустой ящик, два витринных ящика с конфетами, поллитра с жидкостью…» Он останавливается и перечитывает. На прошлом протоколе прокурор написал: «Место происшествия вначале именуется — магазин, а через три строчки — ларек».