Владимир Орешкин - Из армии с любовью…

Я бы соврал, что оставалось делать. Пожал бы плечами и взглянул на него недоуменно, — но что-то опять случилось со мной.

Показалось вдруг, что его нельзя обманывать, потому что мы — одни. Словно это, мы вдвоем с ним, и больше никого рядом, вдруг все переменило, — и нельзя стало врать… Вот это, какое-то непонятное чувство, неизвестно откуда взявшееся, разом отменило все, что я знал до этого, всю мою солдатскую мудрость.

— Я здесь иногда сплю, — сказал я.

Не стал прятать глаза, не стал виновато отводить их, мне нечего было стыдиться.

Их отвел капитан. Он спустился вниз, поднял обрывок газеты и посмотрел. Потом отбросил его, и вылез из ямы.

Потом он тихонько просвистел что-то губами, и спросил:

— И это ты говоришь мне, командиру твоей роты?.. Так спокойно?.. Тебе что, ничего не страшно?

— Не знаю… Нет… Мы же вдвоем сейчас… — почему-то это играло главную роль, что мы вдвоем, и не в гарнизоне, на самом деле, какую-то большую. — Есть же вещи поважнее страха, — сказал я негромко, ни с того, ни с сего.

— Какие же? — с интересом сказал капитан.

Я почувствовал: он спросил с жадным интересом, внезапным, — я на секунду превратился в ровню ему… От этого я смешался.

— Есть, — сказал я. — Бывают.

И ничего больше не сказал.

Мне досталось сесть с той девчонкой. Которая молчала. Они все три были красавицы. Все три — улыбались мне. Я положил автомат на колени, чтобы не мешал.

— Он не выстрелит? — спросила меня та, которая не пела.

— Там патронов нет, — сказал я, — у меня пост сторожевой.

— Без патронов? — спросил один парень.

Он присел с противоположной стороны расстеленного одеяла и потянулся к бутылке.

— Да, — сказал я.

Это было совсем не интересно.

— Тебе можно? — спросил парень, приподнимая бутылку. — Отличная бормотуха.

Они храбрились, но я видел: все они моложе меня на год или на два.

Мне все было можно. Теперь, когда я сел с ними, мне можно было все… Я отчего-то знал: что мне все — можно.

— Вино хорошее, — сказала девчонка, рядом с которой я был. — Выпей вместе с нами.

Вино было терпкое и вязало язык, стакан — холодным. Я начал пить не спеша, и выпил его весь. Поставил стакан на одеяло, он завалился на бок, я не стал поправлять его.

— Красное вино, венгерское, — сказала девчонка. — Меня зовут Люда.

— Она проводила своего в армию, три месяца назад. Он попал в Киргизию, в пограничники, — сказали мне.

Я кивнул.

— Как у вас, — спросил парень с гитарой, — жить можно?

Я пожал плечами.

— Нам с Колькой весной… Говорят, у вас там паршиво молодым?

Они ждали от меня ответа, и смотрели на меня. Легчайшая, едва уловимая слабость прикоснулась ко мне. Напряжение, второй год копившееся в теле, уходило. Ничего не принеся взамен. Мне не хотелось держать голову на плечах, не хотелось вставать, не хотелось перекладывать автомат с колен, хотя он мне начинал мешать.

Приятно наблюдать свое отдаляющееся тело. Немного не мое — так естественно, так нужно было то, что происходило со мной…

— Закуси, — сказали мне ребята, — у нас много всего, не стесняйся.

У них много всего было разложено на одеяле. Люда протянула огурец и зеленую луковицу… Голова моя была свежа и свободна. Я силился что-то понять, и что-то начинал понимать, из того, что не понимал никогда… Я чувствовал гордость за свою военную форму, за то, что я старше их. И за то, что я на посту.

— Ну что, — спросили ребята, — в народ стрелять не будешь?

— В какой народ? — спросил недоуменно я.

Я не понимал, о чем они спрашивают. Думал о другом: что на самом-то деле меня никто не обманул, даже я сам не обманул себя. Все, что происходит со мной последние два года — нужно мне. Даже то, что мне много раз было горько из-за того, что я догадывался, что сам обманывал себя.

— Ну, если генералы прикажут, — пояснили мне, чтобы я понял.

— Тебе приходилось стрелять в людей? — спросила меня Люда.

Нет, мне не приходилось стрелять в людей… Я вспоминал вкус вина, которое только что выпил.

— Нет, — сказал я.

— Ешь, — сказала Люда, — ты голодный.

Парень с гитарой потянулся к моему стакану и стал наливать вино.

— За то, что не стрелял в народ, служба, — сказал ершисто он.

— Всем, — не согласился я.

— Пойдем, — сказал капитан, — мы еще не дошли до твоего места? Оно далеко?

— Где-то здесь, — сказал я неохотно.

У озера, там, где нужно было поворачивать направо, капитан положил мне руку на плечо.

— Нам не сюда.

Он знал про нас, своих бойцов, все… Если он знает все, может ли он не простить хоть одного из нас?!.