Николай Климонович - Цветы дальних мест

Первые два часа дома — все как по нотам. Стол, застольная неловкость, вино и танцы, неловкая развязность, на улице темнеет, свет интимный. Битлзы в большой моде, и у Володи записи последние, мы танцуем все чаще с ним, девчонки злорадно приглашают Тенгиза, а у того растерянные и больные глаза. Будто он про меня все уже тогда знал заранее. Впрочем, и сейчас мы с Володей слова не сказали друг другу. Он и днем-то обращался или к Леночке, или к Тамаре, а меня пропускал, и я все себя осаживала, чтоб на него не смотреть. Непонятно, да как же так: мы даже не говорили друг с другом ни разу, а все уж поняли, что: к чему, хоть внешне ничего ровным счетом не произошло? Мне и самой непонятно. Впрочем, в компании всегда так — коли температура в отношениях одной пары начинает расти, остальные друг к другу точно охладевают, а вокруг влюбленных возникает поле ревности, зависти, злорадства, — и это только подталкивает их друг к другу… Странное у меня было состояние. Дневная неловкость и усталость переплавились в бесшабашный подъем, лицо сухо горело, внутри что-то воспалилось и напряглось. Я и заранее встала в позу независимости от Тенгиза, будто не он мне — я ему делаю одолжение своим визитом, а теперь почувствовала себя и вовсе ничем не связанной, пила, танцевала, хохотала, не замечая, что у Володи уж пальцы дрожат, когда прикуривает, что у подружек глаза на лоб лезут, что у Тенгиза лицо осунулось, а третий их приятель всеми начисто забыт…

Представляете вы себе тбилисский двор? Сейчас расскажу, как он выглядит к ночи. В середине непременно что-то растет, не буйно, робко, как будто по недосмотру. От этого ли, извне ли — пахнет сладко и свежо до духоты. Пахнет небо, зрелое и близкое, пахнет улицей, пылью и бензинным душком, пахнет из квартир — жильем, стираным бельем, пряной пищей, вином, уютом. Запахи мешаются со звуками, с обрывками приглушенной речи, с не имеющими обозначений на нашем языке нотами, однако никого не видно. Жизнь копошится на увитых виноградом балконах, неразъединенных, окружающих двор по периметру каждого этажа, и все вместе — звуки, запахи, свет окон и свет звезд в прогале между крыш — не розно, а слитно, точно ты попала за кулисы театра, где идут приготовления к одному большому представлению. Эта связанность и демонстративность многих чужих жизней волшебно не похожа не бытие в холодных коробках, в бетонных сотах, где каждая жизнь запрятана от других жизней, каждая квартира имеет свой номер и ключ, свой почтовый ящик и шторы, и кажется, что, коли люди так ограждают себя от других, значит, за каждой дверью происходит постыдное… Впрочем, чтобы так все это почувствовать, надо не просто выглянуть в окно, а, приехав в Тбилиси, быть взвинченной и усталой, надо посреди танцев выйти на балкон разгоряченной, руки еще влажны от его рук, спиной чувствуешь, что придет к тебе сейчас то, о чем лишь догадывалась, и испытываешь нежность ко всем этим милым невидимым жизням, да такую, что растроганно готова от собственной отказаться, и хочется жить только здесь, в этом доме, чтобы всегда стоять на этом балконе, вслушиваться, замирая, зная, что сейчас он выйдет к тебе. Не говоря уж о том, что тебе должно быть двадцать лет, ты должна впервые быть отпущена из-под родительской опеки, проинструктирована так подробно и плаксиво, что почти сознаешь невозможность не преступить этих наставлений. Разумеется, я не понимала уже, что со мной происходит, стою, дрожу, хоть ночь теплая, приотворяется створка, он бесшумно становится за спиной. Помедлив, говорит странным голосом: Тенгиз ушел.

Вы думаете, я почувствовала себя как водой окаченная? Протрезвела? Испытала угрызения совести? Ничуть не бывало. Я лишь остро почувствовала, как фальшива была ситуация до сих пор, поняла, что едва увидела его — сделала выбор, что целый день его сама к себе подманивала, что и приехала-то, собственно, не к Тенгизу, а только чтоб его встретить, и испытала захватывающую радость при этом его сообщении. А что его голос дрожал, так это от волнения по моему поводу, я полагала… Слушаете и думаете небось: ну и стерва же девка! Стерва, стерва, еще какая.

— Ушел? — переспросила я, чтоб радость свою не выдать — безразлично. — А девочки?

Он взглянул на меня. Я, сообразив, что не то ляпнула, покраснела, но в темноте он этого не видел.

— Они ушли в свою комнату, — сказал он. Предполагалось, что мы можем разместиться каждая в отдельной комнате, квартира была огромной, но девочки отказались, заняли дальнюю, где было только две кровати, я же решила оставаться в большой комнате на диване.