Николай Климонович - Цветы дальних мест

Граница меж тем и другим была хрупкой. Казалось, чья-то нервная рука прочертила эти изощренно-ломаные линии, изваяла хрустально-филигранные края.

Никогда им не доводилось видеть здешние места такими.

Стоя на гребне, на возвышении, они видели теперь не круглую выемку, огороженную и замкнутую грядой круглых бугорков, а сказочно переливающуюся, бесконечную, причудливую выпуклую поверхность, отдаленно схожую с луной, в которой искрились отражения звезд.

Невольно искали они в ней что-то глазами.

— Ты видишь? В-вон там, левее?

Все отчетливей была посреди серебрящегося моря красная точка.

— Вижу, вижу!

Она то вспыхивала ярче, то грозила погаснуть, то разгоралась. Это возле кошары, под ними, кой-как приладившись и загородившись от ветра, Миша и шофер разложили чахлый жертвенный костерок.

Дело не в том, разумеется, что, разместив кой-как своих героев по предыдущим главам, я не знаю, как поступить с ними впредь. Но, отмахав по бездорожью этой книжки чуть больше сотни страниц, что может показаться трудом конечно же лишь с непривычки, я решил, не загибая в сторону и держась в русле, присесть, осмотреться, перекурить. Иными словами, мне пришла в голову — забавная для меня, не знаю, какой она покажется вам, — мысль сочинить предисловие к этому роману. А поскольку пишу я подряд, топчась на месте бесхитростно и боязливо не допуская в действии и малых пустот, — а в этом мог убедиться каждый, кто доковылял до этой главы, — я позволил себе вопреки традиции оставить то, что должно было бы, кажется, предварять повествование, в том месте, однако, где меня настигло желание предисловие писать и где я увидел несколько чахлых деревцев возле дороги, узбечку в цветных узких шальварах, в цветном платье, узор на котором от солнца и стирки подернулся папиросной дымкой, глазеющую на машину из-под узкой смуглой руки, два витых, тусклого металла, глазастых, с красными зрачками браслета на ее запястье, на обочине — старика в белой чалме, задремавшего верхом на плешивом ишаке, который перебирал равнодушно ногами в пыли и не двигался с места, поодаль — мутноватую жижу, стоявшую в арыке, каковую посреди немилосердного зноя так сладко было почитать за воду. Впрочем, не поручусь за точность этих ориентиров. Быть может, первую робкую завязь добросовестнее было бы отнести на несколько часов позднее, к вечеру того же дня. Расположившись после подернутого дремой, словно вечерний луг туманом, пыльного и тряского дня на ночлег сбоку шоссе, мы устроили в черной рощице уютный беззаконный костерок.

Было мертво и печально в округе. Раза два залаяла в ближнем кишлаке сиротским хриплым голосом собака, и ей никто не ответил. Дым, казалось, робел уходить вверх. Малокровные блики от нашего костра покорно помирали уже в двух шагах на глянцевой от росы траве в ядовитой и густой тени огромных ветвистых деревьев, полных диковинных и молчаливых птиц. Кроны были непроницаемы и густы. Купы ветвей и листьев отполированы поверху тихим лунным светом, стволы, изогнутые с чисто восточной изощренностью, опутаны чьими-то вьющимися побегами. Не зная отчего, мы непроизвольно переходили на шепот, однако темные невидимые птицы все равно были переполошены. То и дело они принимались раздраженно и разом отчаянно бить и хлопать крыльями по ветвям, тогда казалось, что весь лес поднимается и улетает вместе с ними.

Однако и здесь я ловлю себя на том, что рощица эта разрослась так волшебно и бурно, пожалуй, лишь по вмешательству моего воображения, а значит, и этот адрес первого импульса лишен географической непогрешимости.

Так или иначе, но книга началась в преддверии пустыни, по дороге туда, из дорожных впечатлений и рассказов. Сказать точнее — я ехал в пустыню за нею. Но путевые зарисовки позднее не пригодились, а дорожные разговоры и виды послужили в лучшем случае фоном, и только одна историйка без начала и конца, рассказанная невесть по какому случаю, всплывшая в середине необязательного трепа, бесцельно и бездумно, короче — выуженная мною среди пустой болтовни, лишь она одна по праву может теперь назваться первым толчком. Я приведу этот дорожный рассказ почти дословно, благо он был короток, но хочу оговориться: он вовсе не связан ни с источником посреди пустыни, как можно было бы предположить, ни с цветами. Более того, быть может, на первых порах вам покажется странным, как мог этакий сюжетец таким вот образом прорасти, но это в свое время разъяснится… Кто-то из бывавших в пустыне и раньше, то ли Воскресенская, то ли шофер, вспомнил, как трое солдат убили случайно попавшегося им у колодца большого песочно-жел-того варана.