Николай Климонович - Цветы дальних мест

— Я шофером… в городе… прав лишили… Вот мать и послала… к дядьке… на лето… в деревню…

Так, по лоскутку, информация эта и дошла до Володиного слуха, он ухмыльнулся про себя, невольно скосив на «деревню» взгляд, но промолчал.

Ветер делался все колючей и пыльней. Шли хоть и медленно, но парень, за Володей увязавшийся, что получилось как-то само собой, все одно то и дело отставал. Оказавшись позади, спохватившись, он припускал и забегал вперед, но через секунду, не в силах размерить шаг, снова позади плелся и снова предпринимал неуклюжую попытку с Володей выровняться.

— Скучно здесь, — внезапно сообщил Чино, когда прошли еще метров пятнадцать. И пояснил: — Пустыня здесь.

Володя хотел было ответить назидательное, мол, скука — еще не повод верблюдов колошматить и людям посторонним жизнь отравлять, но сперва заспотыкался, потом, заикнувшись, как ему показалось, в последний раз, открыл рот, набрал воздуха, но в глотке тут же оказалось столько пыли, что наставлять стало невозможно. Володя закашлялся. Чино, однако, словно понял, что тот хотел сказать. Он подтер рукой под носом, словно смутившись, приостановился, проорал в темноту что-то гортанное и совершенно нечленораздельное. Никто не откликнулся. Чино постоял, подождал, прислушался, снова утерся и заметил сам себе:

— Да куда денется!

Он расправил рубаху на плечах, растянул ворот в стороны, почти сбросил его на предплечья, передернулся, дрыгнул всей спиной и дальше пошел, заметно фасоня перед спутниками, руки держа полусогнутыми, виляя бедрами и припадая то на одну, то на другую ногу.

— Б-близко уже? — спросил Володя.

Но Чино то ли не слышал, то ли не стал отвечать. Делался он все спокойней и удовлетворенней по мере продвижения. Зачем Володя с парнем за ним увязались, он, казалось, не интересовался. Ничего не спросил, когда потребовали у него проводить к дядюшке, сперва смотрел как-то неуверенно, потом, будто смекнул, что идут геологи не на него жаловаться, а по своему делу, приободрился, какая-то лукавая усмешечка то и дело бродила по его лицу. А теперь вот шел впереди походкой и вовсе независимой.

Когда перевалили и через второй холм, Володя снова не выдержал:

— Ты ж сказал, что н-недалеко, а?

Он остановился, огляделся по сторонам, чтоб на обратном пути не сбиться, остановился и Чино. Теперь позади слышалось негромкое вкрадчивое топанье. Через мгновение стало видно, что это верблюд на безопасном расстоянии тоже следовал домой, молча и мирно. Похоже было на примирение протрезвевших приятелей после пьяной драки.

— Идет, — заметил верблюда и парень.

— Куда денется, — повторил Чино, но беззлобно. И добавил: — Пришли уже, ты чего…

Тут же сделались явными и первые признаки жилья: потянуло дымком, пахнуло кожей и хлевом. А вскоре нарисовался в темноте и многоугольный, плоский на густом небе, со срезанной верхушкой силуэт.

Вокруг юрты валялись ящики, доски, жерди, несколько пустых ведер, о которые гости не преминули споткнуться. Ведра, словно того и ждали, живо и звонко откликнулись.

Послышался хриплый лай и звон цепочки, но собаки видно не было. Лишь блестящий стальной карабин пропрыгал по натянутому тросу.

— П-па-шла-а! — закричал Чино, и карабин нехотя, побренькивая, толчками уехал назад и скрылся.

Чертик из табакерки — выпрыгнул из темноты черно-белый козленок. Мотнулся на привязи, тоненько что-то промяукал: то ли поприветствовал, то ли пожаловался, в стороне сонными голосами проскрипели с досады несколько овец, старчески вздохнул верблюд позади, точно хотел сказать: фу-ты, батюшки, — и козленок тут же убрался с глаз и процокал, уже невидимый, мягкими копытцами.

Луна еще чуть придвинулась.

Клочковатый свет выловил из тьмы бородатую голову с прямыми острыми рожками. Голова выглянула из белого волосатого воротника, пристально посмотрела на чужих шарообразными стоячими глазами и сказала что-то по-козлиному.

Свет потух. Негромко проржала в темноте лошадь, полог откинулся на сторону, открылась черная, черней, чем ночь вокруг, дыра. Сипловатый голос Чино произнес:

— Заходите, Гостями будете.

Едва протиснулись Володя и парень в нору под кошмой, ударил в нос спертый и кислый запах и прямо на них уставились три-четыре воспаленных, подернутых старческой пепельной слезой глаза, висящих посреди и помаргивающих. Что-то шлепнуло, прошуршало, полог лег на место, отделив их ото всего проветренного и ароматного мира. Со скрипом и урчанием кто-то будто набрал в легкие так много воздуха, что дышать стало совсем тяжело, с посвистом и утробным скрипом выдул обратно, красные глаза мигом разгорелись, улеглись на землю, а пепельный рой с испугу взметнулся вверх. Улегся и он, угольки оказались способными к довольно бойкому гореныо. Прокашлявшись и прочихавшись, можно стало различить внутри юрты и кой-какие подробности.