Николай Климонович - Цветы дальних мест

«Привет, корешок!

Как ты там живешь-дышишь? Жениться не надумал, как я уехал? Смотри, не очень-то… Ты пишешь, но я не понял, кто тебя звал с родителями знакомиться? Что ли, та, с телефонной станции? Лучше не ходи. Я все эти дела во как знаю, с этого как начнется, потом пойдет-поедет, не успеешь оглянуться, как захомутают. Еще и рожать будет грозить, это точняк, так что ты не очень-то, у нее лучше при свидетелях на ночь не оставайся.

Здесь как? Песок и жара, как в парилочке в наших Донских, а ночью бывает и холодина. Верблюды ходят, птички летают. Ты думаешь, что это красиво, когда верблюды вокруг, но только сейчас у них линька, так что они голые почти, клоки с них висят и воняют страшно, не поверишь. Подойти нельзя. Я хотел верхом сняться, но не нашел подходящего, чтоб ручной был. То есть они, конечно, домашние, но подходить к ним все равно опасно, не то что фотографироваться. Почти у всех в носу кольцо, но толку чуть, без хозяина все равно не даются. Черепах здесь хоть ж… ешь, как и прошлый год. Теперь я тебе такую пепельницу отгрохаю! Хочу и живых привезти, но в дороге они подохнут, думаю. Может, и бате твоему пепельница нужна, спроси у него. Со жратвой здесь пока хорошо, мясо само по пустыне ходит, шашлык на четырех ногах сам на сковородку просится. Ты тогда меня спрашивал, как здесь без баб, а я тебе про свою начальницу рассказывал, мол, одна баба у нас. Ну так, порядок, потом расскажу, в общем, все клево, только старовата уже, как Виталик говорит — долгожительница. Как Шурик? Передай ему привет, мол, Тишок из пустыни привет передает. Если поедешь опять в Икшу, то Таньке от меня ничего не говори. Она и тогда, на Восьмое, сама лезла, и потом все звонит, а ты знаешь, я таких, которые сами лезут, всегда не обожаю. Сеструху мою встретишь, скажи, я ей коллекцию собираю. И потом, у меня для нее такой сюрприз, закачаешься. Только это ей пока не надо, а сама чтоб увидела. Твой «Спартак» конюшня и позорники, я всегда говорил, проиграли вчера с позорным счетом — и кому? Смотри, вылетят они, так с тебя бутылка. Все, завязываю писать, зовут. Твой Тишков М».

…Наконец: на плотной бумаге в пол-листа обычной писчей, синим карандашом, печатными буквами, если можно, конечно, назвать так детские каракули, записка. Буквы «С» и «Ч» написаны зеркально, некоторые слова разделены точками — круглыми, полными синими капельками. Вот что в ней написано:

ВЫЗЫВАЮ ВАС НА ДУЕЛЬ ТОЛЬКО СДЕЛАЙТЕ. СЕБЕ. ПОРЯДОЧНУЮ ШПАГУ И НЕ УДИРАЙТЕ КАК. В ПРОШЛЫЙ РАЗ

Гёте заметил как-то:

— Сумрак и ночь, когда все образы стерты и сливаются воедино, пробуждают чувство возвышенного.

Прислушайтесь и убедитесь, что это истинно так. Для пущей возвышенности, впрочем, могу еще присыпать глубокий черный бархат небес кой-где горсточками созвездий, припорошить пыльцой далеких туманностей и галактик. В зените же размещу ночное светило. Однако до поры придется занавесить его облаком — большим, косматым, традиционно напоминающим косматую голову. В свое время лунный свет высветлит путь нам и нашим героям, пока же бледное и сонное сияние тихо и печально струится из подслеповатых глазниц.

Теперь не худо бы разобраться и со звуковой орнаментовкой. Позванивает и посвистывает, как вы помните, ветер, неумолчностью и упорством своим напоминая стрекот здешних голосистых цикад. Сами цикады, впрочем, молчат сегодня. И верблюд, взвыв напоследок несколько страниц назад, сбежал глубоко в черноту, о нем пока ничего не слышно. Шаги наши по сухой земле беззвучны, шаги наших героев — очень тихи. Лишь изредка доносится посапыванье и хлюпанье носа Чино, идущего в трех метрах впереди, но в общем все пока довольно тихо.

После неторопливого подъема на недальний холм начался, как водится, пологий спуск. Едва переступили гребень, жилье их с единственным помаргивающим окошком осталось позади, облако, которое повесил я прямо над головой, сползло чуть на сторону. Высветилась его разинутая беззубая пасть, пролился сквозь нее лунный сноп, черная земля впереди узкой косой полосой засеребрилась. Впереди стал различим на темном черный силуэт следующего холма с черной же растрепанной бахромой саксаулов на холке.

— Д-давно здесь? — спросил наконец Володя, чтобы так долго и так подозрительно не молчать.

— Не, — донеслось спереди.

Чино шел не оборачиваясь. Ветер резко задувал сбоку, и это «не» было им немедленно подхвачено и проглочено, причем ветер невнятно екнул. Тогда Чино нехотя добавил громче: