Николай Климонович - Цветы дальних мест

— А как вотчим помер, есть нечего стало, мы и разбрелись кто куда. Я на стройку пошла, в город, в общежитии жила. А со мной одна в комнате, на манер энтой соседки, только, считай, мордатей. И были у ней именина. Гостёв наприглашала, все мужичья, и все с самогоном вваливаются да за стол. Я сижу в уголочку тихонько, а они как пошли, как напились, вкруг нее так и толчь, так и толчь. И сама приняла как следует и давай ко мне приступать. Поди, говорит, Марья, да со мной выпей. Знала, хрюшка паскудная, что не пью, а все одно орет на мене, это чтоб пред кобелями своими фасон держать. Проздравь, кричит, мене, Марья, как есть проздравь. И так прилипла, что банный лист: проздравь ея да проздравь. Я ни в какую, сижу ни гугу, тогда схватили они меня, двое держат, псы здоровенные, а она, блядюга, рот мене разжимат и сивуху в рот залить хочет. Я-то зубы сжала, не даюсь, головой верть да верть, а она пуще ярится. Не хошь, орет, мене проздравить за мое здоровье? И пошла по щекам бить. Хлещет эдак по лицу, псы гогочут. Справились, конечно, — вздохнула тетя Маша, наклонила голову по-девичьи и почертила пальцем на подоле. — Мне тогда годков двадцать и было. Влили, зажгло огнем, голова кругом, возле рожи жирные смеются, плывет все. Потом рвать стала. И стыдно мне, и рвет мене, и жгет огнем. С того вечера два дня домой не ворочалась, ходила над рекой, топиться думала. Да вот не утопилась… Меня Марьей Федоровной зовут. Да только зови тетей Машей, все так кличут. И зять теть Маш, и соседи теть Маш, и внучок — и тот теть Маш… — Круглое и еще гладкое ее лицо за время рассказа покрылось испариной. — Ну, — нетвердо поднялась на ноги, — показывайте кухню, где у вас чего.

На кухне спросила осторожно: — А сколько ж человечков вас будет? Пять?! — даже присела. — Да разве ж это экспедиция?

— Отряд.

— А Толик сказал: экспедиция. — Она протянула разочарованно, но тут же и воспряла: — Ведь на пять человечков-то и пирожки сделать можно, и беляши, и пельмешки Я ведь и на сто, и на двести готовила. А на пять-то… — И тут же испуганно: — А чегой-то у тебя кипит?

— Суп.

— Сам готовишь, — руками всплеснула. Она сняла крышку с кастрюли, издали заглянула и, крадучись, понюхала. — Чтой-то не пойму.

— Рыбный суп, — пояснил парень буднично.

— Из какой же такой рыбы? — осторожно прошептала.

— Из консервов. Уха рыбацкая в банках, — бодрым рекламным тоном утвердил парень, но покраснел.

— А это? — указала на соседнюю кастрюлю.

— Картошка.

— Вижу, что картошка. Пустая?

Парень замялся.

— Да вот здесь мясо… но я еще…

Тетя Маша нашла кружку на столе, удрученно качая головой, зачерпнула воды из бочки и громкими глотками выпила.

— Нет, — сказала, ударив пустой кружкой по столу, — питаться надо, когда работаете. А это разве ж питание? Эта баранина? Запахла уже. Надо бы переделать скоренько. Снимай уху… грязная ж плита у тебя. Лук где? Морковь? Мясорубочка?

Через четверть часа парень умытый и в чистой рубахе сидел за столом и смотрел в книгу, положенную поверх тонкой тетрадки в клетку. На кухне что-то шинковалось, терлось, толклось, рубилось, взбивалось, булькало и шипело.

— И что, баба-то одна у вас? — между делом продолжала опрос тетя Маша. — Я и смотрю, платьишко висит. Странно: все мужики, а начальница баба. Не старая ведь? Я и вижу, платьишко-то на молодую. Модное вроде. Злая, строгая начальница-то? Я начальников видела-перевидела, — тянула повариха одно и то ж, — и в столовых, и в буфете когда работала. От у меня зять… Да ты не слушаешь? — выглянула из кухни в прогал. — Зять у меня, говорю, тоже, как ты, чуть что, сразу газету читает. С им говоришь, а он ничего. Сперва первую страницу прочтет, потом развернет, как директор, и вторую читает. Молодые ученые теперь. Про что хоть читаешь?

Парень прихлопнул книгу, взглянул на обложку, будто и так не мог сказать про что, пробубнил:

— Про убийство Кеннеди.

— Это что же такое?

— Американский президент.

— И кто ж убил?

— Это и непонятно до сих пор.

— А что ж читать тогда, коли непонятно? Не, умела 6 я читать, я б про другое читала.

— А вы не умеете?

— Кто тебе сказал. Умела, конечно. Да только теперь разучилась, позабыла, что ли. Но про Америку не стала б читать. Я б такие книжки читала, где красиво все, все в платьишках ходют.

— Это вам Тургенева надо.

Прошло минут пять, разговор плелся по-прежнему, челночком слов все гуще переплетая те же ниточки.

— Толик-то мне давненько говорил, что, мол, они там в пустыне повара ищут. — Сама же гремела чем-то, двигала, преобразовывала. — А мне и невдомек, чтоб самой. А То-лик… — Прогал был занавешен пестрой тряпкой, поварихи видно не было, упрямый голос вещал из-за кулис. — Деньги, мол, на повара выписаны, а человека нет. Я тогда у дочки сидела… А Толик к зятю пришел, зять тоже шофером… Странный он. Ехали сейчас, а он: ухожу, говорит, с работы и уезжаю. Куда, говорю, поедешь-то? А он: да хоть куда, говорит. Заявление, говорит, подал, хоть бы отпустили. Хоть к черту, говорит, из пустыни из этой. А я ему: деньги плотят, и работа неплохая. А он: во, говорит, где мне она, работа эта. И по глотке себя, чудной. Зять вон тоже дочку подбивал: едем да едем. И что, внуку шестой годок, все едут… — Было слышно, как она стучит ножом, потом жадно хлебает из кружки.