Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

И с такими представлениями о Николае Васильевиче мы живём всю жизнь. Но ведь это то же, что до конца дней своих считать Сталина великим полководцем — победили-то под его руководством.

Успокойтесь, милые школьники, как известно "рукописи не горят". Не смог сжечь Гоголь второй том. Если и сгорели какие-то странички, то далеко не все и, полагаю, не лучшие. Возьмите в руки книгу и, перебравшись через первую часть вместе с хрестоматийными образами помещиков и выспренними строчками о птице-тройке, дочитайте поэму до конца. Её вторая часть, хотя и не закончена, но составляет добрую половину первой, то есть по объёму целая книжка в сотню страниц.

Однако как "не всякая птица долетит до середины Днепра", так не у всякого школьника хватит терпения осилить смертную скуку этой второй части. Разве что самые тупые отличники сумеют с этим справиться, да ведь они ничего не поймут, отравленные убеждением в гениальности автора.

От школьных штампов освободиться нелегко. Немыслимо правильный помещик Костанжогло, честнейший и праведнейший миллионер Афанасий Васильевич Муразов, стоящий "на страже закона" князь, единолично решающий судьбу Чичикова — всё это унылые, мёртвые и, я бы сказал, бездарные лики.

Если Пушкин ощущал кожей суть политики и истории, иначе говоря, судьбу государства, то Гоголь не понимал и не чувствовал ничего вокруг. С молодости он был обуян непомерным честолюбием (почитайте его письма), затем нечаянно попал в фавор царской чете, позволившей ему поставить "Ревизора" на сцене, затем смертельно перепуган скандалом, разразившимся после постановки, — и всё, сбежал за границу. Вся его жизнь — почти такая же выдумка, далёкая от реальной русской действительности, как и его герои.

Как он выступал против прогресса, как ратовал за вечное крепостное право, как не любил "жидов"… Да что это за писатель, которого суют нам за образец? Владел живым языком? Я долго соглашался с этим. До тех самых пор, пока не обнаружил в его слоге шизоидной говорливости, нескончаемой болтливости, которая читателя и завораживает.

Но какова суть, каково содержание его речений?

"Не так ли ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несёшься? Дымом дымится под тобой дорога, гремят мосты, всё отстаёт и отстаёт позади". А дальше — и "молния, сброшенная с неба", и "неведомые светом кони", которые "почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху…"

"Русь, куда ж несёшься ты, дай ответ? Не даёт ответа".

Помилуйте, да это же красивая, увлекающая, но немыслимая чушь! Несётся не Русь, в то время нищая, крепостная, бесконечно отставшая от Европы, а больная, безумная мысль автора. За этой тирадой нет никакого прозрения, она — мыльный пузырь. Сравните поистине великое у Пушкина — "Народ безмолвствовал".

Но ведь Гоголь подаётся в школе как образец русской классики. Это же несусветный обман, раздувание в молодом человеке ложного патриотизма.

"Летит мимо всё, что ни есть на земле и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства".

Почему другие народы должны давать нам дорогу? И куда может нестись такая тройка? Ведь лошади явно понесли и вот-вот сломают себе ноги. И сломали! В бездумной революционной скачке сломали шею великому государству. И скачем до сих пор — вспомните Высоцкого: "Над обрывом, по-над пропастью…" Уже доскакали до вымирания, нищеты, детского бродяжничества, массовой наркомании…

Другие "народы и государства" уже не дорогу нам уступают, а в ужасе шарахаются от нас, как от чумных.

Бедный, безумный Николай Васильевич! Это ведь и ты хлестал кнутом клячу русской литературы, разгоняя её до нынешних коммерческих скоростей. Наше общество перескочило от твоей птицы-тройки прямо в колею эротики и бандитизма, которыми завалены все книжные прилавки.

О таком ли пути ты мечтал, сжигая невинные, худосочные страницы второго тома "Мёртвых душ"?

1 июня 2001 года.

Гоголь, несомненно, был яркой индивидуальностью. Люди его не понимали, но он и сам не понимал, какой будет реакция у публики на его сочинения.

Он, как больной ребёнок, вечно нуждался в няньке. Сначала нянькой была его мать, потом — Пушкин. Литературная нянька была ему необходима, но и Пушкин только приближался к пониманию его заумия. "Ревизор" для Гоголя был всего лишь шуткой, в крайнем случае — нравоучительной комедией. Чиновники цензуры увидели в пьесе крамолу, которую не замечал сам автор. Пушкин через Жуковского поспособствовал тому, чтобы царь Николай прочитал пьесу. С подачи Жуковского она царю понравилась, и он разрешил её к постановке.