Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

Если для живого человека бессмертие недостижимо, то прослеживание динамики жизни, то есть смыкание начал и концов в кольцо, даёт ощущение законченности, гармонического аккорда, услышав который, человек перестаёт страшиться смерти. И религия при этом ему не нужна.

На вопрос «Что для вас главное в жизни?» можно услышать самые разные ответы. Самым распространенным, пожалуй, будет — «любовь». Но мне приходилось слышать и другое. Одна перезревшая незамужняя дама сказала, что главным в жизни для нее является дача, другая самым серьезным образом ответила — «фейерверк».

— Как? — удивился я. — Это же только краткое яркое зрелище.

— Да. Но только в эти мгновенья я поистине бываю счастлива.

Читая в юности романы, я не мог поверить, что можно поступиться лучшими порывами души ради денег или власти. Мне казалось, что классики: Бальзак, Мопассан и другие — что-то не договаривают, играют с читателем. «Не может быть, — думал я, — чтобы люди ценили такую мишуру, как титул или наследство. Обязательно должно быть нечто более высокое и ценное, ради чего рождается человек. Почему же авторы, люди мудрые, скрывают это „нечто“, предпочитают дурачить нас растиньяковскими интригами по поводу капитала, карьеры и других сомнительных ценностей?» Идею великой Девятой симфонии я понять не мог. Радость, которой так не хватало в жизни Л. Бетховену, не казалась мне достаточно веским доводом для заключительного аккорда жизни. «Подумаешь, радость, — думал я, — я радуюсь каждый день. Что в этом удивительного?»

Мне было тогда шестнадцать, и я только-только прикоснулся к «вечным» темам в искусстве. Здоровье и молодость создавали ощущение полноты бытия, и только любопытство слегка нарушало это почти травоядное существование. Однако я твердо знал, что является моей главной духовной ценностью. Ни семья, ни книги, ни музыка не казались мне такими важными, как дружба. Часы и минуты дружеских излияний, когда анализируются самые неуловимые, смутные состояния наших неокрепших душ, были для меня тогда наиважнейшей ценностью. Правда, именно на эту тему наши мнения не совпадали. Друг утверждал, что для него главное в жизни — любовь. Понять, почему он превозносит эту, набившую оскомину тему, я не мог. Общения с девочками я еще не знал, и представления о них у меня были книжными.

Через несколько лет друг предал меня. Теперь я понимаю, что в жизни такое случается нередко, а тогда я был просто убит. Казалось, что зияющую рану в душе ничто не может залечить, и теперь чувство обиды и глубокой горечи не покинет меня до смерти. Но пришла эта самая любовь и захватила меня целиком. Всепоглощающая, неведомая прежде страсть заставила меня увлечь мою избранницу во Дворец бракосочетания через неделю нашего знакомства. От счастья я парил в небесах и готов был к любому подвигу. Не задумываясь, я бросился бы в Неву, по которой плыли льдины, если бы того захотела моя молодая жена. И это не фраза, а желание, которое в те минуты переполняло меня, и которое я запомнил.

Увы, как это нередко бывает, моя горячая любовь истаяла через год, и на сакраментальный вопрос о главной жизненной ценности вскоре я мог бы ответить себе — свобода. Через семь лет, о которых горько вспоминать, эту ценность я обрел. Но вдруг оказалось, что мне нечего с ней делать. Я потерял семью и только после этого оценил ее. Через год скитаний я уже твердо знал, что важнее семьи нет ничего в жизни. Как известно, время лечит, и еще через год я снова женился. Брак оказался счастливым, и незаметно на первое место вышла новая ценность — ответственность. Ею я совсем не тяготился, более того, полюбил. Конечно же, этому способствовала жена, человек необыкновенной душевной щедрости и чистоты.

Сейчас идет двадцать четвертый год нашей жизни. Если бы меня теперь спросили, что является главной ценностью жизни, я, не задумываясь, ответил бы — семейное счастье.

27 августа 1992 г.

Появляются творческие тупики. Виновата старость? А может быть, трусость?

Сил становится меньше, хочется сберечь, что накопил. Идут повторения, обработка накопленного. Мало новых идей.

Стоять на месте — творческое бесплодие. Толстой столкнулся с этим и ушел. Творцы остро чувствуют застой, а потому рвутся вперед, к главному, которое всегда впереди.

Жизнь ломает нас, не щадя человека. Мы видим этот процесс и не в силах противостоять ему. Лишь в малой области жизни, в искусстве, мы хотим затормозить его, лечь камнем в колею, чтобы остановить разрушение. Эти камни — произведения искусства и литературы.