Иэн Макьюэн - Солнечная

Было бы ему лучше с твердолобым лягающимся сыночком? Вряд ли. К ней его привязывали – насколько он вообще мог к кому-то привязаться – ее упорство, ее абсолютная, слепая любовь. Катриона смотрела на дело просто. Он ее отец и, стало быть, принадлежит ей. Она знала, что он призван спасти мир, а так как ее мир ограничивался ее мамой, домом на Примроуз-Хилл, маминым магазином и ее, Катрионы, детсадовской группой, она им истово гордилась. Что с того, что Мелисса не советовала ей впутывать папу в ее дела? Катриона все равно не позволит ему самоустраниться. Она не принимала в расчет и даже не замечала, что он толстый и низкорослый, что он не слишком приветлив и что у него появился уже третий подбородок, – она его любила, и она им обладала. Она знала свои права. Из-за этого тоже он чувствовал свою вину и привозил ей подарки, дабы она, отвлекшись, сразу не воткнулась ему в живот, как только он переступит порог дома, и не забралась к нему на колени, чтобы поведать на ушко свои девчоночьи секретики, пока он будет отдыхать после утомительного путешествия. Как и его отец, Биэрд был чужд внешним проявлениям чувств по отношению к ребенку. Как и ее мать, Катриона готова была любить безответно и не замечала его отчужденности.

Короче, он был ненадежным родителем и любовником, не способным ни по-настоящему привязаться к семье, ни пристойно ее оставить. Он по привычке цеплялся за юношеское представление о свободе, что было несколько странно для почти шестидесятидвухлетнего мужчины. По возвращении в Лондон он нередко обосновывался в своей квартире на Дорсет-сквер, по крайней мере на два-три дня, пока удручающая грязь и разные бытовые неисправности не вынуждали его покинуть помещение. В кухне, на стыке стен и потолка, разрослась желто-серая грибковая плесень. Водосток за окном, теоретически принадлежавший верхнему соседу, давно треснул, и дождевая вода просачивалась сквозь кирпичную кладку. Но Биэрд не хотел разбираться с воинственным глуховатым соседом, как и не хотел затевать долбежку стен и штукатурные работы, весь этот шум-гам и вторжение в его частную жизнь. В прихожей постоянно не горел свет, как бы часто он ни менял лампочку. Стоило ему щелкнуть выключателем, как лампочка перегорала. В ванной давно не шла холодная вода. Чтобы побриться, он тоненькой струйкой пускал горячую воду и наловчился заканчивать процедуру, прежде чем она становилась обжигающей. А чтобы принять ванну, надо было наполнить ее горячей водой и час с лишним ждать, пока она остынет. Эти и другие мелкие проблемы требовали серьезного внимания, поэтому он предпочитал импровизировать. Дождевые капли в неиспользуемой спальне собирались в большую вазу, дверце холодильника не давал открыться железный скребок для ног, отсутствующую цепочку на допотопном сливном бачке заменяла грязная веревочка, уже порядком размочаленная и скрученная.

А вот блеклые липкие коврики, не пылесосившиеся лет шесть, с тех пор как от него ушла последняя уборщица, заменить было нечем. Как и горы нерассортированных бумаг, писем, рекламных проспектов и газет, коробки с пустыми бутылками, вонючий диван или грязь, которой, кажется, пропитался самый воздух, не говоря уже о всех поверхностях, посуде и постельном белье. Он убеждал себя в том, что при всей своей запущенности эта квартира была своего рода офисом, ведь именно здесь он расщелкал задачки Тома Олдоса, что вдохнуло в него новую жизнь. В доме на Примроуз-Хилл Мелисса с Катрионой любили поболтать с ним, а тут он всегда мог растянуться в родной грязи и читать, ни на что не отвлекаясь. Впрочем, не сейчас, когда у него чесались лодыжки. Это всё блохи. Чтобы сделать существование здесь более или менее сносным, требовалось столько усилий, что ни за одну задачу, в сущности, не стоило даже браться. К чему наводить блеск и даже выносить покрытые пылью бутылки из-под скотча и джина и собирать по квартире дохлых мух и пауков, если он все-таки надумает перебраться к Мелиссе?

Подумать только, давным-давно, когда он ушел от Патрисии, этот закуток должен был стать отправной точкой на пути к спартанскому светлому чертогу, безукоризненно чистому, как Эдем, освобожденному от всего лишнего и отвлекающего внимание, к месту, где свободный, открытый для всего нового ум мог бродить без помех. А нынче, на что бы ни падал его взгляд в этой квартире, выглядящей вдвойне мрачно из-за немытых окон, во всем отражалось биэрдовское «я» в его наихудшем, наижирнейшем воплощении, неспособное претворить приличный план в конкретные действия. И все же, какой из текущих дней ни возьми, он предпочтет что угодно – чтение, выпивку, еду, разговор по телефону, блуждание в интернете – общению с электриком, сантехником и агентством по уборке квартир, или демонтажу бумажных пирамид, или ответу на любое письмо отца Тома Олдоса. Это была все та же инерция, что заставила Биэрда прожить лишний год на Дорсет-сквер, все та же леность, что побудила его выкупить квартиру у лендлорда.