Мария Рольникайте - Свадебный подарок, или На черный день

Они поднялись наверх. Мама тихо приоткрыла дверь. В комнате было совсем темно, уже не горела ни одна коптилка. На цыпочках через чьи-то ноги перешагивали, чьи-то обходили. Пробрались в свой угол. Борис и Нойма с Марком уже спали.

Алина сняла боты, помогла снять маме, и они наконец опустились на подстилку. Теперь тут было просторно, — место Виктора и деда между ними пустовало. Обе смотрели на эту пустоту, и обе, конечно, думали об одном — как Виктор дошел? Там ли он уже? На сундук, куда она каждый вечер укладывала Яника, Алина старалась не смотреть…

Дед особенно напирал на то, что в подвале есть полки, и там не придется лежать на полу. Почему-то лежание на полу его особенно смущает. Каждый раз, укладываясь, он пытался скрыть неловкость за шутливой просьбой к Виктору и Аннушке даже во сне не посягать на его «территорию»; уверял, что ее границы и в темноте видны — справа проходит по голубой полоске, слева — по черной. А этих разноцветных полосок и лоскутков здесь столько… Когда Нойма стала приносить с работы по одной-две тряпочки — ветошь, которую им дают для вытирания машин, — мама Аннушка принялась их тщательно сшивать. Каждый день надставляла, и получилась большая, общесемейная подстилка. Жаль, что ее нельзя вынести с собой. Даже если снова распороть на лоскутки. Но ничего, останется другим.

Аннушка протянула ей «гардеробную» — наволочку с одеждой. Дед так назвал наволочки, потому что теперь в них не подушки, а одежда. Ночью каждый кладет свою «гардеробную» под голову. И мягко, и «все мое при мне». Чтобы, если немцы вдруг ворвутся и начнут выгонять, не хватать в панике что попало. Правда, об этом вслух не говорится. Просто больше негде держать… И на самом деле негде, — шкаф, который тут оставался от прежних хозяев, давно сожгли. Старались растянуть, жгли не больше одной дверцы или одного ящика в вечер, но его хватило ненадолго. Да и все равно комната не нагревалась. Только вода в общем чайнике закипала.

Наволочку придется оставить. Но хорошо бы пустую…

Алина прислушалась. Кажется, все спят. Она осторожно вытащила платье. На ощупь проверила — серое, под которое подшит свитерок Яника. Надела и сразу легла. Надо переждать — если кто-нибудь заметил, пусть подумает, что надела, потому что холодно. И верно, стало теплей. Она даже чуть не уснула, но мама тихонько растормошила. Показала, чтобы надела второе платье. И кофту. Да, да, кофту обязательно надо вынести. Она еще почти новая, и той доброй женщине легче будет выменять ее на еду.

Вдруг они застыли, — в том углу, у Шрайберов, кто-то зашевелился. Выждали, пока снова станет тихо. Мама развязала на шее платок. Тот самый платок, в угол которого зашит маленький медальон с первыми волосиками Яника. Подарок Виктора. Когда немцы, как только пришли, приказали сдать все изделия из золота и серебра и пригрозили, что за невыполнение — смертная казнь, дед отнес все, до последней серебряной ложечки. Даже обручальные кольца отнес. А этот медальон мама не отдала. Запекла его тогда в кусок теста. Так и сюда, в гетто, его принесла. Но здесь зачерствевший рогалик, который никто почему-то не съедает, вызвал бы подозрение. И мама зашила медальон в платок. Днем сама его носила на шее — все-таки ей не проходить через ворота, ее не обыскивают, а на ночь отдавала Алине. «Тебе с ним нельзя расставаться». Теперь, наверно, в знак того, что возвращает насовсем, его сама ей повязала. И Алине вдруг захотелось поцеловать эти руки, сказать маме какие-то особенные слова. Но удержалась, — ведь раньше никогда этого не делала. Получится, что она не верит в их встречу и прощается…

Как только Марк вошел в комнату, он сразу понял, что Алины нет: ее наволочка лежала сплюснутая. Правда, для вида под нее было что-то положено, но все равно заметно, что плоская. И тещи нет. Значит, устроилась на работу. Это хорошо. Пока все идет хорошо.

Он прошел в их угол, сел на подстилку и стал раздеваться.

— Добрый вечер, сосед, — притворно любезно поздоровалась мадам Ревекка.

— Здравствуйте.

Больше всего его тут раздражало то, что он постоянно у всех на виду, что нечем отгородиться. Сколько раз говорил Нойме, чтобы принесла с работы побольше этих тряпок и сшила занавеску. Так нет. Вместо того чтобы принести, объясняет, что давно им ветоши не давали, даже машины нечем вытирать. А если и приносит, теща забирает. «Сошью Янику полотенчико», «Поставлю Янику заплаточку». Когда живешь вот так, не отделившись, всякий и заговорит и подойдет. Ну что этой мадам Ревекке от него нужно? Подошла, уселась.