Станислав Виткевич - Наркотики. Единственный выход

Все началось с маленькой золотой статуэтки Вельзевула. А надо заметить, что под пейотлем непонятно как, но абсолютно точно знаешь смысл самых запутанных видений: какой-то таинственный внутренний голос подсказывает, что следует понимать под символами, которые, увидев их в нормальном состоянии, например, на какой-нибудь картине, мы никогда бы не сумели разгадать. Потом пошли видения архитектуры, встопорщившейся лицами. Чудовища и нечудовища, непрерывно переходящие друг в друга: например, испанский гранд, словно с портрета Веласкеса, в шляпе с черными страусовыми перьями, постепенно превращается в лежащего на пляже тюленя с головой чомги и т. п. Но именно это «и т. п.» невообразимо: неожиданность комбинаций просто дьявольская. Негры плещутся в озере, в чаще джунглей. Один из них приближается ко мне, загнивает на глазах, а ужасные нарывы на его лице взрываются радужными фонтанами искр. Вижу себя маленьким мальчиком на катафалке. Лицо мое превращаются в огромное рыло дикого кабана — штук по десять клыков с каждой стороны. Золотые индийские статуи, усыпанные драгоценными каменьями, оживают и исполняют фантастические танцы. Целые табуны живых, стилизованных китайских драконов на бронзовом фоне переливаются справа налево. Вулканы превращаются в чмокающих рыб. Вижу мозг сумасшедшего — похожий скорее на печень, — его пожирает зеленый птеродактиль. Гнойные язвы лопаются, и из них вылезают черные глаза, которые враждебно на меня поглядывают. Это видение повторяется дважды с трехчасовым промежутком, с той разницей, что в первый раз голова дракона была погружена в булькающий «мозг-печенку», а во второй он вытащил голову из кучи потрохов и уставил на меня желтые блестящие зенки.

Иные видения миниатюрны, а иные огромны: здания из красного порфира, величиной с Татры, безобразные, колоссальные части человеческого тела, вросшие в горы и движущиеся вместе с ними. Я не могу описывать здесь те ужасные эротические сцены, которые наблюдал. Говорят (по индейскому поверью), когда видишь вещи мучительные и чудовищные, это кара за грехи. Но можно сознательно принудить себя к определенным видениям, что я не раз проделывал в ту ночь, и в результате видел множество знакомых людей и местностей: например, шел на лыжах на Пшислоп Ментуси в Татрах, был на Крупувках в Закопане в четыре часа поутру в проливной дождь (установлено, что в самом деле так оно тогда и было), а в одном случае «телепатически» лицезрел д-ра Соколовского — как наяву, что было немедленно проверено по телефону. Однако с равным правдоподобием я воображал как ситуации, соответствовавшие фактическому положению вещей, так и те, в которых видение отличалось от реальности или представляло собой сильно искаженный ее вариант.

Почти все эпизоды кончались видениями змей, часто великолепных в смысле формы и цвета, но как правило жутких. Целые змеилища сливались в единую «празмеиную» субстанцию, после чего вновь наступало ее разделение на отдельных рептилий — от обычных гадюк до каких-то допотопных динозавров («как на картинках» и совершенно фантастических). Цвета пейотля интенсивнее реальных, но совсем не режут глаз: несмотря на удивительную напряженность и насыщенность, они мягкие, а их комбинации всегда складываются в красивейшие гармонии. Лишь блеск витражей на солнце может дать некоторое представление о цветовой энергии пейотлевых видений.

Проносятся целые анекдотические истории в картинах. Какой-то скандал с придворной жрицей фараона, история незнакомой дамы с восточной границы — сцены в парке с участием персонажей, совершенно невообразимых в нормальном состоянии даже для весьма разнузданной фантазии, ссора необычайно красивого русского юноши с какими-то французскими офицерами — словом, черт знает что и почему именно это, а не что-нибудь другое. И несмотря на ощущение произвольности видений, в целом в них есть какая-то внутренняя необходимость — все они связаны одним измерением фантастичности: общий характер этого мира, не только формально-цветовой, но и психический, — один и тот же.

Вижу наркотики — в образах перемен, происходящих в гигантском (может, метр в диаметре) черепе: он покрывается сажей, из которой пялится стыдливый топазовый глазок, — это никотин. Затем полчерепа отделяется, из глазниц выползает змей, оперенный, как чудеснейшая птичка-колибри, и упорно в меня всматривается умными черными глазами — это алкоголь. Череп покрывается белым кристаллическим пухом, а в нем чудной красоты и мудрости голубой глаз, и он манит меня магнетическим взглядом. Под черепом — маленькая белая лапка с черными коготками держит белые поводья, то натягивая их, то отпуская, — впечатление такое, что вожжи закреплены у меня на затылке, но осязательно я этого не чувствую. Это — кокаин. Номер под названием «Рождение чудовища»: было так жутко, что в какой-то момент я закричал и открыл глаза — но (о ужас, как говаривали встарь) видение сохранялось на фоне белой печки, к счастью, всего лишь несколько секунд. Увы, я не могу рассказать обо всем — читатели «Газеты львовской» не простили бы этого редактору.