Чезаре Дзаваттини - Слова через край

А мужчина тем временем положил руки женщине на грудь.

— Остановись, остановись же! — завопил я.

Я мог умереть, выброситься из окна, весь мир мог на коленях умолять его, но тот человек уже не в силах был остановиться.

Я толкнул ногой стол. Антонио включил свет: прожектор свалился на пол, из него шел дым. Я сорвал с дивана покрывало и уже бросился было тушить пожар, но это оказалось ненужным. Антонио уже рассматривал аппарат, пытаясь определить, где же он поврежден. Я хотел сделать что-то немедленно, пока не поздно, но не знал что.

Все глядели на меня. Уж лучше пожар, пускай языки пламени лизали бы мебель и занавески. Я бы бросился звать людей, поплакался бы: мол, все сгорело. Впрочем, стоит ли жаловаться на пожар или на болезнь чужим людям?

«Ну и вздую же я завтра этого типа из проката. Уж я ему покажу. Заставлю с его собственной башки брильянтин слизывать». Окажись он в тот миг в комнате, я бы его задушил, потому что не знал, что еще могу сделать или сказать. Антонио и Клаудио все еще возились с аппаратом.

— Сумеете починить? — спросил я.

Сыновья не ответили, а я не решился повторить свой вопрос. Жена с дочкой исчезли. Я мучительно думал: «Можно ли что-то придумать, чтобы все случившееся не случилось?» Нет, ничего не придумаешь! Это случилось на всю жизнь, вобрав в себя мои дни и дни Клаудио, и еще дни Антонио и Джулио, а заодно и дни моей жены и Россаны. Часы пробили одиннадцать. Начиналась долгая, слишком долгая жизнь. Мне хотелось сесть и задохнуться от удушья, только бы не делать даже тех нескольких шагов, которые отделяли меня от спальни.

Когда наступает осень и на бульварах загораются призывные огни, а стены разукрашиваются яркими афишами, на улицу Люмьер стайками слетаются девушки из Перигора, Тюрени, Шампани — краев, где женщины славятся своими широкими бедрами и стройными ногами. По крайней мере так казалось господину Оноре де Бальзаку, знатоку в этой сфере.

В родные места эти «ласточки наоборот» возвратятся лишь в мае.

Все они девушки из ревю, которых мы увидим полуголыми и обезображенными гримом в «Фоли-Бержер» — искусственном раю для иностранцев.

Едва погаснут огни рампы, а последний звук саксофона все еще будет парить огромной летучей мышью над темными ложами, эти девушки выскользнут из еле заметной дверцы и быстро разойдутся в разные стороны.

Куда же они уходят?

Зритель в своем воображении низвергает в пропасть порока светящуюся наготу их тел, а загадочные черные линии вокруг глаз рисуются ему пещерами оргий.

Куда же они уходят?

…На чердаке одного дома нашли мертвую девушку. Она жила там одна. Заболела, и никто о ней не вспомнил. Умерла, как одинокая птичка. А мать в селении ждет, когда она вернется весной с деньгами, заработанными в Париже.

Куда же они уходят?

Невероятное в нашем мире — это честность. Или же поэзия.

В одном из театров Аделаиды (Австралия) зрители учинили драку.

Мы получили возможность сообщить нашим читателям неизвестные доселе подробности этого ставшего достоянием хроники события.

В зале находилось сто пятьдесят человек, не считая билетеров. Шла драма Шекспира.

В середине первого действия молоденькая девушка, сидевшая в партере на приставном стуле, тихонько кашлянула.

Семьдесят зрителей амфитеатра пристыдили ее:

— Тссс!..

Казалось, откуда-то вдруг с шумом выпорхнула стая летучих мышей.

В партере человек сорок благопристойных дам и господ вскинули глаза вверх, и кто-то из них одернул тех, кто пристыдил барышню.

Тогда тридцать уважаемых господ из лож, придя в крайнее нервное возбуждение, пристыдили зрителей, которые пристыдили пристыдивших бедную девушку.

Тут три театральных критика, люди по натуре миролюбивые, поскольку их оторвали от выполнения высокой миссии, пристыдили всех, стыдивших друг друга прежде.

В ту же минуту галерка (кажется, человек шесть) обрушила на партер свой абсолютно оправданный гнев и громко пристыдила зрителей партера.

В ответ весьма пожилой господин из первого ряда поднялся и устыдил галерку столь яростно и громко, что шипение воды, упавшей на раскаленный стальной брус, показалось бы едва слышным шелестом молодых листочков.

Представление прервалось, и началась драка, о которой мы упоминали выше.

Вместо того чтобы извлечь из этой истории мораль в духе Эзопа — о способах излечения, часто более вредоносных, чем сама болезнь, — мы вносим предложение экстравагантное, но, в сущности, очень полезное и для Италии, где призывы к тишине, хоть они и являются одной из важнейших привилегий зрителей, все-таки нуждаются в упорядочении. Мы советуем призывать к тишине не после, а до того, как раздастся чей-то кашель или же скрипнет кресло.