Чезаре Дзаваттини - Слова через край

Резкий звук сирены возвещает полдень, с холма Джаниколо палит знаменитая пушка, в Венеции бронзовые мавры ударяют своими молоточками по колоколу, воздух наполняется звуками тарантеллы:

Начинается макаронная симфония. Завесы спагетти опускаются перед нами, как бамбуковые шторы у входа в парикмахерскую. Из-за этих завес выходят (а потом за ними скрываются), следуя друг за другом, десятки полишинелей, несущих миски с макаронами. Они пытаются на ходу проглотить макароны, но за ними гонятся хозяева с палками и не дают им этого сделать. Какой-то неопытный турист, тыча вилкой в макароны, весь обвился ими, к нему бегут на помощь, пытаются размотать клубок, но спасатели также запутываются в макаронах, образуя исполненную отчаяния скульптурную группу наподобие Лаокоона… Раздаются крики о помощи, ревут пожарные машины, и пожарные с длинными лестницами, брандспойтами, топорами распутывают клубок. Невидимый голос все продолжает петь на мотив тарантеллы о том, что человек, чтобы существовать, нуждается в поливитаминах; мы видим на экране, как в желудок, нарисованный будто на учебном пособии, входят макароны, и сразу же все тело наполняется кровью, кровь начинает циркулировать, сердце становится ярко-красным и принимается громко стучать. Организму нужны также жиры, белки и углеводы, и мы видим их, они выстроились перед нами в ряд: масло, яйца, сахар входят в человеческое тело, — и оно трепещет от радости, на глазах полнеет и крепнет, переливается великолепными красками; Но стоит отнять у него масло, мясо, сахар, как тело бледнеет и делается дряблым, кости слабеют, особенно позвоночник. Он постепенно сгибается, человек все больше и больше сутулится. И вот по улицам идут толпы горбящихся людей, они с преувеличенным почтением раскланиваются перед другими, по-видимому более обеспеченными и влиятельными. Особенно привлекает внимание один горбун — он с акробатической ловкостью изгибается в поклонах и приветственных жестах, здоровается со всеми встречными, склоняясь все ниже, ниже, наконец уже не может больше распрямить спину.

Лучи солнца падают теперь на стены городов и селений Италии, которые в полуденной тишине языком мемориальных досок, щербин и выбоин рассказывают нам о прошлом — о великих или малых моментах давней или недавней истории. На стенах еще сохранились следы старых надписей, видны полустершиеся изображения свастики, германского герба. И тотчас же вслед за этими надменными символами мы видим охваченных паникой немцев, удирающих к берегам По. Одни пытаются переправиться через реку на лошадях, другие — на шатких плотах, третьи — просто вплавь, а за спиной у них гремят выстрелы партизан. Широкая, полноводная быстрая река уносит беглецов; в глазах у лошадей и у немцев безумный ужас. Повсюду одни лишь испуганные, расширенные от страха глаза, и вода постепенно закрывает их навеки.

На другой стене — следы пуль. Это стена селения Мардзаботто [18] Селение Мардзаботто вместе с жителями было уничтожено эсэсовцами и стало, как Орадур и Лидице, символом фашистских злодеяний. , перед ней толпятся мужчины, женщины, дети. На телах у них концентрические круги мишеней, по которым строчат из автоматов гитлеровцы.

В Милане — другая, наполовину разрушенная бомбежкой стена, на ней, словно на экране, сменяют друг друга различные картины. Воют сирены воздушной тревоги, слышатся взрывы бомб, летящих с неба как черные птицы. Ночные очертания Милана и других итальянских городов ярко вспыхивают в пламени пожаров, перемежаясь с фигурами фотографирующих их — уже сегодня — туристов.

Какого-то юношу взрывом бомбы разрывает на куски: его тело разлетается на десять, на пятнадцать частей — белое на черном; из глубины экрана несется горестный вопль, и появляется фигура матери, протягивающей руки в судорожной попытке собрать воедино разорванное тело сына. Вот, кажется, ей это уже удалось, мы уже узнаем его облик, и так дважды или трижды, но всякий раз не хватает какой-нибудь части, чтобы сложить его полностью и чтобы он ожил, — точно в детском конструкторе, из которого потеряны детали.

На другой стене надписи: «Да здравствует Бартали!», «Да здравствует Коппи!», «Да здравствует „Лацио“! [19] Одна из римских футбольных команд. » Мы на огромном стадионе, как раз в этот момент один из игроков готовится пробить штрафной. Все сердца учащенно бьются, сердца маленькие и большие, всех оттенков красного цвета, они пухнут и, кажется, вот-вот взорвутся или же остановятся. Одно шипит, словно из клапана выпускают пар, другое тикает как часы. В тишине слышно разнообразное биение сердец, и, когда футболист бьет ногой по мячу, сердца вновь начинают бешено колотиться — одних распирает от радости, другие сжимаются от горя, некоторые звякают, как колокольчики, — все, за исключением одного: мы видим санитарные носилки, на которых уносят какого-то зрителя, умершего от разрыва сердца.