Может быть, воспоминание об этом странном поступке было отправлено в глубины их подсознания из-за того, что говорила по телефону госпожа Ван Брекер-Дефонтен невидимому собеседнику, расхаживая взад-вперед по ковровому покрытию цвета слоновой кости, блестяще демонстрируя ораторское искусство после отдыха на широкой калифорнийской кровати. Их мать входила в совет администрации сразу нескольких благотворительных фондов, будучи где-то председателем, где-то вице-председателем или помощником вице-председателя (они говорили по-английски chairman), и тут, конечно, я их перебил, потому что в школе меня учили говорить не man, a woman, если должность председателя занимала женщина. «Пусть будет woman, — сказали они, — нам плевать».
Возможно, мне постоянно хотелось поймать их на какой-нибудь нестыковке, раскрыть хоть какую-то, пусть малейшую ложь, доказать, что и всё остальное: вся их история, и моя, и история Анны, — всё это неправда, и тогда я смог бы вздохнуть полной грудью, выспаться, вновь пойти на занятия и окунуться в мутные воды взрослого мира, но уже со своими собственными плавниками.
Их мать говорила о Бале колыбелей: «Бал колыбелей — это событие международного масштаба, мы же не можем заниматься ерундой, — и зачем, в адрес одной знаменитости, которую ее собеседница на другом конце провода хотела пригласить в качестве почетного гостя: — Но на Бал колыбелей не приглашают лишь бы кого! — воскликнула госпожа Ван Брекер с негодованием, и, наверное, оправданным, поскольку эта знаменитость, французская актриса, запросила за свое участие сумму, намного превышавшую ту, которую организаторы намеревались собрать на аукционе. — Но это же немыслимо, Бал колыбелей — благотворительное мероприятие, до нее что, не доходит?!»
Нотки возмущения в голосе матери звучали в такт ее шагам, пока она прохаживалась возле калифорнийской кровати. В то же время это возмущение казалось им не настоящим, а вполне безобидным и забавным, похожим на легкое дуновение ветерка, волнующее гладь озера, на котором покачивались маленькие колыбельки, где, прижавшись друг к дружке, умиротворенные, убаюканные материнским голосом, лежали они — Лео и Камилла. Колыбельки, расплывчатые и чарующие, кружились в воздушном вальсе, которому они с радостью отдавались, и этот призрачный бал колыбелей ввергал их в настоящую нирвану, когда они, будто полусонные часовые, продолжали наблюдать за невесомым, неосязаемым миром раскрытыми от удивления глазами.
Гадкая малышня, плуты и шпионы, да разве я когда-нибудь остался бы торчать под кроватью своей матери, не проронив ни звука, пока она болтает с подружками, да разве я смог бы забиться, как таракан, в ковровое покрытие, ах, ну да, у нас не ковровое покрытие, у нас линолеум. «А вот и неправда, сказали они, у тебя не линолеум», и я ответил: «Ладно, это ковровое покрытие, но не такое, как у вас, не десять сантиметров толщиной». — «Но, — сказали они, — ты же не видел наше, это было в Нью-Йорке». «Я не видел, — огрызнулся я, — но вы сами это сказали». — «Неправда, мы никогда-этого не говорили», — закричали они, но-настоящему разозлившись, поскольку когда кто-то заводил речь о цифрах, они рассматривали это как покушение на их частную собственность, — никто не смел ссылаться на цифры без их согласия. «Ладно, но какой тогда толщины?» — сдался я, поскольку этот спор мог продолжаться до бесконечности.
Мы плели из слов чертовы косички: одна фраза сверху, одна фраза снизу, утвердительная, отрицательная, отрицательная, снова утвердительная, и с каждым разом все более сложная, чтобы соперник не бросил работу, чтобы как можно крепче привязать Рафаэля к его замечательным близнецам.
«Соперник», — произнес я, уверенный в том, что вы, мой дорогой психоаналитик, тотчас отметите это в своем блокноте, поскольку соперников, плетущих из слов косички, чтобы привязаться друг к другу, вдохновляет любовь, а иначе зачем привязываться друг к другу, опередил я ваш вопрос. Ведь там, где нет любви, там — пустота. Довольны, месье? Моя мать не болтает по телефону о Бале колыбелей, в ее словах нет ничего легкого и воздушного, ее слова, скорее, похожи на огромные булыжники, которые не плавают и не парят. «Ну, раз вы так считаете, — сказал мой психоаналитик. — Вам не кажется, что вы слишком разволновались, Рафаэль?»
Госпожа Ван Брекер повесила трубку, и теперь им захотелось сбежать отсюда. Игра в прятки, колготки, ноги, необычный поступок — для одного дня этого было достаточно. Они уже зевали, с трудом сражаясь со сном, в конце концов, они были просто детьми, и вот наконец их мать удалилась в ванную, а может, на кухню, — все равно, и та, и другая располагались в конце коридора этой огромной квартиры; путь для них был свободен, и они прошмыгнули, словно эльфы, через просторный холл в свою спальню. Конец истории на этот день, впрочем, как и на долгие годы.
Читать дальше