Олег Борушко: Продаются щенки

***

Строгий выговор «за распитие спиртных напитков и нарушение правил социалистического общежития» обсуждался в обеих кофеварках. Георгин в считанные часы приобрел репутацию рокового парня и бонвивана.

— Не знаю, как вы теперь, Георгий Платонович, на работку распределитесь, не знаю, — без тени юмора сказал Баранович, замдекана по этим вопросам. — Такое пятнышко трудно смыть-то, ой как трудно. Очень сложно. Нелегко, да. Но можно, — неожиданно добавил он и заглянул Георгию в глаза, — можно, конечно.

По толстым стеклам очков бегали блики. Георгий не мог разобрать толком.

— Присаживайтесь на стульчик.

Георгий внезапно понял, что ему сейчас предложат. Мгновенный холод прохватил донизу, он быстро сел, била беспомощная мысль: «Как же так, месяца не проучился, как же это, всего месяц почти…»

— Институтик у нас, как вы знаете, политический, правда?

Георгий кивнул.

— Вы комсомолец? А где значочек?

Георгий кивнул.

— Ну ладно. Разное, бывает, у студентов происходит, правда? Правильно. Ну вот и… — он чутко посмотрел па Георгия, — вы стишков не пишете?

Георгий очумело кивнул, потом мотнул, потом снова кивнул головой.

— Не пишете, жаль. Так вот, вузик у нас политический, да? Ага, — продолжал Баранович, — вы где живете?

— В общежитии, — пробубнил Георгий.

— Да нет, в каком городишке, в Херсоне, кажется?

— В Черкассах…

— Ну и как там? Студентов мы готовим к серьезной работке, и должны, так сказать, вам денег хватает, кстати?

Георгий двинул ноги подальше под стул.

— А то я смотрю — псе пирожные покупаете, интересно, откуда средства? Ну, это мы выясним, да, а как же, выясним, так у меня к вам просьба, — он, наклонившись, вдруг покрыл руку Георгия своей и молчал… — Я думаю, вы меня поняли, — наконец сказал он. откидываясь на спинку. — Я здесь до восемнадцати ноль-ноль, кроме среды. Тогда, глядишь, и выговорчик снимем. Заходите.

Георгий, забывшись, потерям осторожность, любовался в кофейне Татьяной.

— Окучивают, — завистливо родилось в ухе. Георгий кивнул, посмотрел еще напоследок, запоминая — заметные тени под глазами, какие встречаются у впечатлительных школьниц, и словно взывают к силе и благородству мужчины, который близко.

— Побединская — это какой-то атас! — Сашулька дернул за рукав. — Танечка, понял?

— Понял, — сказал Георгий, взял два кофе, взял у Сашульки рубль.

— Чего стал, неси, — кивнул на чашки. Сашулька послушно принял блюдца с чашками, понес, пока глядел на одну — другая съезжала к критической точке. «Вот чмо!» — подумал Георгий, положил сдачу в карман, сел к столу.

— Ну-с? — сказал он, придвигая кофе.

— Да вот, — Сашулька поерзал, воровато поглядел на Татьяну и сунул Георгию листок.

«Побединская Татьяна Юрьевна», — прочел Георгий вверху слепого, верно, пятого экземпляра.

— Ого! — сказал он. — Скоро. — Отложил листок, помешал в чашке. Сашулька скромно опустил глаза, приняв похвалу.

— Кто? — спросил Георгий. — Оприченко?

— Не знаю, Платоныч, мне Лебедев дал. В смысле Уткин. Ну, с пятого курса.

— О?

— Я тебе сразу.

— Ага. Да мне что… — Георгий снова взял листок, быстро вчитался в графы анкетки: «Год и место рождения»… «Родители»… «Квартира»… «Партийность»… «Слабости»… не переставая, однако ж, небрежно говорить, — мне-то ладно… угу… аккуратненько… да-а… на, держи. Мне не нужно.

Сашулька восторженно заглянул в лицо другу: каждый раз Георгий обманывал ожидание — сохраняя бесстрастие к самым пикантным фактам и событиям института, даже когда сохранить его казалось выше человеческих сил, как, например, сейчас.

— Ну, еще что? — сказал Георгий. — Как лето?

— Д-ды… — Сашулька замялся.

— В Белгороде у бабушки? — помог Георгий. Сашулька кивнул, словно сознался в проступке. Георгий хмыкнул.

— А ты? На даче? — Сашулька охотно отдал пальму первенства.

— На даче, — Георгий зевнул. (Дачей с первого курса назывался домик в Черкассах.) — Ну? Что там в Белгороде? Чего делал-то?

— Да так…

— Девочки?..

— Ага…

— Не дала, — отрезал Георгий.

Сашулька правдиво кивнул.

— Да-а, — сказал Георгин. — Что ж ты? Как же ты будешь? Татьяна-то вот… Что там в графе «влечения»? — Сашулька снова полез за листком, прочел:

— Вот. Балет, импрессионизм, Роберт Рождественский.

— Видал? — сказал Георгин, сбоку снова быстро обежав глазами страницу. — А ты — де-евочки.

— Да ты че, Платоныч? У нее тоже, где это, а, вот «Первая любовь», гляди, так… «Миша, одноклассник, мединститут, метр семьдесят»… Миша, а? Тоже, скот, губы выкатил…